Выбрать главу

«Следи!» – Давид ссыпался с башни, подхватил закрепленный на броне трос и по колено в снегу побежал к полуторке. Дизель постукивал на холостом, башенный пулемет посылал редкие очереди в сторону немцев, которые, впрочем, подавать признаки жизни отказывались напрочь. Давид зацепил один конец троса за серьгу на кормовом листе, с другим ринулся сквозь сугробы к грузовику. Что-то знакомое было в упавшем на руль лице водилы. Потом. Руками Давид расшвырял снег, накинув петлю на клыки. Подергал – нормально. Запрыгнул на руках в люк, не соединив еще ТПУ, извернулся и ткнул каблуком в плечо мехвода. Тот плавно потянул грузовик к своим. Башня продолжала смотреть назад, следя за поворотом – вряд ли немцы рассекали здесь в одиночестве.

Сто двадцать снарядов – по дюжине на каждый оставшийся танк. Величайшее, невообразимое сокровище – здесь и сейчас. Скидывая с борта в подставленные руки драгоценные ящики, Давид мельком бросил взгляд на лежащего на плащ-палатке водилу полуторки. Заостренное лицо было белым, оскаленный рот безобразил его черным провалом, особенно страшным на фоне покрытого копотью снега. «Кто-то знакомый, до боли знакомый – кто?!» – Мысль пришла и ушла, за явной несвоевременностью.

Давид с натугой потянул через борт очередной ящик. Радист с наводчиком подхватили его и потащили на опушку рощицы, где их ждал Лешка. Комбат уже стоял по пояс в башне. Встретился глазами с Давидом, махнул флажком, поторапливая, указывая на северо-запад, в сторону опушки, где в километре с небольшим, разворачиваясь по направлению к сгоревшей, но огрызающейся пока деревне, нежным, лакомым бортом к изголодавшимся пушкам «тридцатьчетверок», выползали немецкие танки.

… Генерал Хубе поднял руку. Одну. Оставалось надеяться, что иваны правильно поймут его жест. Русские танкисты и русские десантники обнималисъ среди закопченной брони. Он не смог проломить позиции большевиков и потерял почти все свои машины в результате внезапного флангового удара. Все было напрасно… Зря вермахт пошел в Россию, зря фюрер рвался к Москве, невзирая на осторожность, зря он, Хубе, лично возглавил атаку. Все было зря.

… Тяжелый паровоз стронул звякнувший буферами состав. Закрытые тентом самоходки поплыли мимо платформ, мимо водозаборной башни, мимо семафора. Зеленая улица открыта, к утру они будут в Конотопе. Маршрут, что называется, наезженный – сколько таких вот составов перетаскала лучшая паровозная бригада Харьковского депо за две недели – шесть или семь? Машинист сбился со счета, да это и неважно. Пускай начальство считает.

… Капитан Мунтяну докурил сигару и бросил окурок в снег. Поднял воротник шинели и зашагал в землянку, ежась на холодном влажном днепровском ветру. В двух километрах северо-восточнее матерящиеся саперы на руках тащили к свинцовой незамерзающей воде лодки и понтоны. Декабрьская ночь длинна, но времени было в обрез. Надо было успеть. Успеть во что бы то ни стало.

… Первый торпедоносец оторвался от палубы и начал тяжело карабкаться в декабрьское небо. Адмирал Нагумо провожал взглядом взлетающие самолеты. Он был уверен в успехе. Точный расчет и самурайский дух сломят сопротивление гайдзинов и обеспечат великое будущее народам Азии под мудрым руководством сынов Аматерасу. Тэнно хэика банзай!

… Стоявший на коленях перед лежащим в подмосковной рощице телом фельдшер снял шапку и вытер рукавом ватника закопченный лоб.

Эпилог

Город Москва, 12 июля 1948 года

Тридцать первого марта отец был весел, много шутил. Из Тюратама приехал Яков, с Дальнего Востока – Артем. Сидели весь вечер, немного ели, немного пили. Засиделись за полночь. Когда пробило двенадцать, отец совсем развеселился, ущипнул меня за щеку, как в детстве. «А ведь сегодня – день дурака! Сегодня все дураки! А я умный! Обманул! Всех обманул! Даже ее обманул!» – Я так и не поняла, что и кого он имел в виду. Ночью я вышла в коридор и увидела свет под дверью его комнаты. Заглянула внутрь. Отец сидел перед камином и, листочек за листочком, кидал в огонь бумаги из какой-то папки. Я испугалась – отец не любил, когда за ним подсматривали. Но он заметил меня и сказал непривычно-ласково: «Иди спать, Светик. Это тебе знать не нужно. Это никому знать не нужно». Я тихо закрыла дверь и ушла. Утром первого апреля тысяча девятьсот пятьдесят третьего года я переборола себя и вошла к отцу в комнату. Он лежал на постели, спокойный, со скрещенными на груди руками.