Первый страх и ужас от всего происходящего прошёл. Успокаивали друг друга, как только могли. Моя мама находилась всё время рядом со мной. Усталость и нервное перенапряжение валило меня с ног. Так прошла ночь. Утром в зал ожидания вошли вооружённые гражданские, приказали всем выйти и построиться на перроне. У всех забрали документы, и повели по улице мимо трамвайного депо в сторону центра. Сразу за трамвайным депо последовала команда «стоять»! Напротив, на углу находилось многоэтажное красное кирпичное здание. Нас завели во двор этого здания, и начался досмотр. Отбирали всё, кроме белья. После досмотра нас стали распределять по помещениям здания.
В комнате, в которой была какая-то контора, нас было человек десять. Вскоре начался допрос. Вызывали по фамилиям. Все наши документы отобрали ещё на вокзале. Офицер, который вёл допрос, прекрасно говорил по-русски. Следовали вопросы, обычно задаваемые в подобной ситуации. В комнате помимо немцев находилось несколько гражданских лиц, которые в процессе допроса что-то комментировали немецкому офицеру.
«Вы врач? Работали в госпитале? Ваш муж военный? Когда вы видели его в последний раз?»
Вопросы сыпались один за другим. Говорить неправду не было смысла. Чувствовалась прекрасная осведомлённость гражданских лиц, которые находились в комнате допроса. Видимо, за время нахождения гарнизона в городе «наши друзья» хорошо изучили каждую семью.
Среди нас были жёны, матери и отцы военнослужащих младшего командного состава. Особой ценности по части информации, мы не представляли. Хорошо это или плохо было трудно понять в первые часы пребывания в плену.
На политзанятиях, которые были неотъемлемой частью службы в Красной Армии, нас воспитывали в духе преданности делу Ленина и Сталина. Военная присяга во многом определяла нашу жизнь. Стойко переносить все тяготы и лишения… Строго хранить военную и государственную тайну… До последнего дыхания быть преданной своему делу, не щадя своей крови и жизни… И если я нарушу клятву, пусть постигнет меня суровая кара моих товарищей…
Из всей нашей группы военнослужащими, давшими присягу, были мы с Аней Бойцовой. Мы просчитывали с Аней все возможные варианты дальнейших событий. Вспомнили про Женевскую конвенцию о содержании пленных, с которой нас тоже знакомили, как военнослужащих, проходящих службу за рубежом. Ситуация, в которой мы оказались, была настолько запредельной для понимания, что в своих самых смелых предположениях мы не исключали, что помощь где-то рядом, и не сегодня завтра этот кошмар закончится. Красная армия отбросит зарвавшихся фашистов за пределы границ и разобьёт фашистского зверя в его логове.
После нескольких допросов, на которых мы с Аней не отрицали, что мы военные медики, а наши мужья военные, о нас забыли. В этом здании нас продержали целый день. Доедали все, что взяли в дорогу. Вечером последовала команда всем построиться во дворе. Было больно смотреть на то, что стало с нашими людьми за эти дни. Многие сильно сдали. Измождённые, они стояли во дворе под дулами винтовок, ожидая своей участи.
Из группы пофамильно вызывали людей и отводили в сторону. Мама, Аня и я оказались вместе в одной группе. Во вторую группу были собраны пожилые люди. Носильные вещи было приказано оставить. Колонну повели через весь город в центр. Прохожие на улице останавливались и чтото нам выговаривали, явно нелицеприятное.
Местом, куда нас привели, была женская тюрьма на улице Республиканской, недалеко от дома, где мы жили и даже не подозревали, что за здание находится через дорогу. Во дворе тюрьмы было много мужчин, говорящих по-латышски. Это в первые дни войны по доносу с помощью местных националистов «зачищали» местных активистов.
Как уже потом стало известно, через доносы рассчитывались и со своими недругами. Весь день нас продержали во дворе тюрьмы.
К вечеру снова стали вызывать пофамильно. После тщательного досмотра нас развели по камерам. Мама, Аня и я оказались вместе в одной камере. Узкая, холодная, с решётками на окнах, она была переполнена. К вечеру стало трудно дышать.
Первую ночь спали по очереди. На следующий день из камеры женщин стали уводить на допросы. Некоторых из них мы больше не видели. Никаких разговоров мы не вели – боялись провокаций.
Переговаривались на прогулках в тюремном дворе с женщинами из других камер, пытаясь узнать какие-либо новости. Новостей не было. Через несколько дней прогулки прекратились. Весь двор женской тюрьмы был забит мужчинами-евреями, которых целыми днями приводили и увозили.