Кормили нас в первые дни просто, но сытно! Видимо, начальство тюрьмы не успело перестроиться под оккупантов. Через несколько дней питание ухудшилось. Гороховый суп, водянистая каша, подобие чая без сахара. Неизменно вкусным оставался хлеб. Надзирательницы обращались с нами с нескрываемой враждой. На глазах наши женщины начинали сдавать. У многих появились проблемы со здоровьем, обострились старые болячки. Лекарств никаких не было.
Мир в одночасье вздыбился и обрушился на нас болью, позором и неизвестностью. Что же с нами будет? Как же это могло случиться, что Родина не могла защитить своих? Вопросов было много, но отвечать на них было некому.
Ещё на вокзале, когда нас построили, и вдоль шеренги шёл немецкий офицер, я поняла весь ужас нашего положения. Даже в самом страшном сне я не могла предположить, что рожать мне придётся в тюремной камере.
Допросы в тюрьме не прекращались и велись с завидной регулярностью. Вопросы сыпались один за одним. Переводчик после перевода моих ответов офицеру, постоянно добавлял по-русски: «Говори правду, о тебе и твоей матери всё известно!»
Но я повторяла одно и то же: «Я медик и выполняла свой профессиональный долг. Моя мама приехала из Ржева встречать своего первого внука. Никаких шпионских действий она не вела. Въезд в Латвию был оформлен согласно существующим на тот момент взаимно согласованным законам».
Мне уже было трудно долго стоять на ногах, ты уже упорно просился в жизнь. Когда заканчивались вопросы, задаваемые офицером, я твердила своё: «Согласно конвенции о содержании пленных, прошу выделить для арестованных необходимые средства гигиены и лекарства». Здравый смысл тюремщиков возобладал. Они понимали, что длительное пребывание в таких условиях вызовет вспышку инфекции.
Тюрьма явно не была приспособлена для такого количества людей. Через несколько дней медикаменты выделили и мне вменили в обязанность лечить наших женщин, которые содержались в двух камерах. Маму определили работать на кухню.
Начались наши тюремные будни с ежедневными, тщательно продуманными ритуалами досмотра, унижающими человеческое достоинство. Мужчины-евреи окончательно исчезли со двора. Это был июль месяц, начало первых массовых расстрелов у маяка и парка Райниса. Прогулки в тюремном дворе возобновились. После каждой следовал унизительный досмотр.
Особой ненавистью отличались две пожилые надзирательницы. Досмотр они проводили с особым цинизмом.
26 июля 1941 года после полудня ты благополучно появился на свет, увы, тюремным, как шутили в камере наши женщины. Роды прошли на удивление легко. Принимали их в тюремном лазарете.
Когда я увидела тебя, на меня смотрели глаза твоего отца. Они и сейчас смотрят на меня, всегда почему-то грустные. От всех переживаний молока у меня не случилось. Кормила тебя своей грудью Аня Бойцова. У неё за три месяца до начала войны родилась дочка. Так в тюремной камере началась твоя жизнь. Из носильных вещей бабушка Мария сделала несколько пелёнок и устроила, как она говорила, тебе «лежанку» в самом светлом месте камеры у окна.
Через несколько дней одна надзирательница принесла матрас. Да, были и такие. Мы видели, что они нам сочувствуют. На удивление, ты оказался тихим и спокойным мальчиком. Вместо соски была марлечка с картошкой. Потом кто-то из надзирательниц принёс соску. Пеленки стирали у общей раковины, сушили мы их с мамой ночью на себе. Иногда из камеры кого-то уводили. Назад они не возвращались.
О том, что мы с мамой пережили в тюрьме вспоминать трудно. Какое провидение спасало нас от неминуемой гибели? Кто-то помогал нам, чем мог, кто-то относился с нескрываемой враждой. Прошло два месяца. Нас оставалось в камере девять человек. В один из октябрьских дней без всяких объяснений нам вручили аусвайсы, вывели за ворота тюрьмы и объявили, что мы свободны, предупре див, что должны еженедельно приходить в городскую управу и отмечаться. За воротами тюрьмы мы оказались в том, что на нас было в июне».
Убирайтесь жить в свою Россию! Это квартира моих родственников.
«Чужая страна. Чужой город. Чужие люди. Языка мы не знали. Что делать? Как и где мы будем жить?
Мы уже понимали, что находимся в глубоком тылу на оккупированной территории. По имеющейся у нас информации немцы уже были под Москвой.
Мы решили пойти по старому адресу на улицу Республиканскую 23, где мы жили до войны. Город трудно было узнать – развалины, пустые глазницы окон. Людей на улице мало. По неубранным тротуарам ветер гонит мусор.
На удивление наш красавец-дом уцелел, только кое-где вместо оконных стёкол была фанера. Дверь в квартиру открыла наша старая знакомая по госпиталю, одна из вольнонаёмных работниц. Латышка, она неплохо знала русский язык и до войны заходила к нам в гости.