Родители твоего отца, Быховский Абрам Маркович и его жена, Быховская Хана Хаймовна, которые согласно еврейской традиции, приехали из Москвы встречать своего первого внука. Для всех это был первый выезд за границу.
Моей маме, Марии Порфирьевне, было 47 лет, Абраму Марковичу – 54 года, его жене Хане – 50 лет.
В шестнадцать лет я уехала из маминого дома и поступила в Ржевский медицинский техникум. После его окончания была призвана в ряды Красной Армии. Начинала службу в Окружном госпитале Московского военного округа, где я и познакомилась с твоим отцом. Высокий брюнет, ладно сложенный, военная форма на нём сидела с особой залихватскостью.
Это была взаимная любовь с первого взгляда. Роман наш с ним был недолгим. 7 ноября 1940 года мы расписались в Дмитриевском ЗАГС-е города Москвы. Жили мы у родителей твоего отца. Это были милые, добрые люди. Абрам Моисеевич работал на заводе главным бухгалтером, его жена Хана Хаймовна – врачом в военном госпитале.
Время, несмотря на подписанный мирный пакт с Германией, было неспокойным. В Европе шла война. В декабре 1940 года в составе ограниченной группы войск, мы с твоим отцом были переведены из Московского военного округа в Латвию, где согласно межправительственному договору, в 1940 году была создана военно-морская база в городе Либава.
Я получила назначение в военно-морской госпиталь. Твой отец в составе 206 авиационной базы был направлен в посёлок Вайнёде, где она располагалась. Первые недели по приезде в Либаву мы жили в своих воинских частях. Я при – госпитале, где были выделены комнаты для персонала, отец – в полковых казармах для комсостава, в Вайнёде.
Многое для нас в Латвии было впервые. Ко многому надо было привыкать: чужие обычаи, чужой язык. Одним словом – заграница. Относились к нам местные жители по-разному. Определённая напряжённость среди местного населения чувствовалась».
Я тогда ещё не знал всей трагедии моей семьи.
В конце восьмидесятых я впервые приехал в Лиепаю и нашёл памятное место захоронения расстрелянных евреев в Шкеде. Почти у самого берега стоял памятный обелиск и длинный могильный холм, на который я положил куклу в память о желании бабушки Ханы. Помню, что меня поразило тогда – неухоженность этого места.
Долго стоял я на этом месте, пытаясь представить, что тут происходило. Что чувствовали в последние минуты жизни люди декабрьским морозным днём, когда фашисты заставляли их раздеваться и голыми гнали ко рву на расстрел? Кто и как смог воспитать этих недочеловеков? Откуда и почему эта ненависть? Ответ очевиден. Раковая опухоль человечества – национализм, который порой приобретает чудовищные формы, находящиеся за пределами понимания человеческим разумом, и ведёт к гибели сотен тысяч людей. И только потому, что рожден не той мамой, не с тем цветом кожи и глаз.
На сегодняшний день национализм уже долгие годы как политический курс процветает в моей стране. Запреты на идентификацию русскости стали краеугольным камнем этой политики. В своих предложениях ястребы доходят до крайности. Один из них – господин Кирштейнс – договорился до того, что предложил изолировать русских в лагеря за колючую проволоку со сторожевыми вышками. И это в стране Евросоюза! В стране, которая с одной и той же трибуны проповедует демократические ценности и махровый национализм! Смешивать вождизм и насилие, которое он порождает во имя передела сфер влияния и обвинять в этом народ, который сам является его жертвой, – преступно!
Моему деду Абраму Марковичу и моей бабушке по линии отца Хане Хаймовне не суждено было увидеть меня. Их расстреляли 4 июля 1941 года. Дедушку – у маяка, а бабушку – в парке Райниса, за двадцать три дня до моего рождения. Моя мама, лейтенант медицинской службы, Глазунова Нина Сергеевна, которая прибыла в Либаву в 1940 году в составе 119-ой авиационной базы, до последних часов обороны города работала в военно-морском госпитале.
В последние часы обороны города при попытке эвакуации вся семья попала в плен. Мама на последнем месяце беременности и бабушка Мария оказались в тюрьме. Они прошли через весь ужас событий, происходивших в обороняющемся городе. Я родился 26 июля 1941 года в женской тюрьме города Либавы.
Трагична судьба моих родных и в чём-то схожа с судьбами миллионов, переживших, как и они, фашистскую оккупацию или плен. И как бы не старались новоиспечённые историки переписать историю, умалить, стереть память о миллионах, погибших в молохе войны, освобождая мир от коричневой чумы, пока живы мы – их потомки, это не удастся никому. Память неистребима! Память о тех, кто, спасая мир, не дошли, недолюбили, не дожили – вечна!