лпы. Тело никто не нашел, зовут комиссара. - Комиссар, комиссар! Здесь ЧП! Комиссар, нахмурившись, произносит: - Пусть гэбэшники разбираются. - Так ведь... - Завтра, завтра всё будет, - говорит комиссар, - или не завтра, но когда-нибудь потом. До Янки доносятся смятые лозунги, которые она додумывает и превращает в плакаты. "Как из говна - конфетку". На волосах её блестит степень мироздания, по свитеру бегают подкислые мыши. Но могло ведь всё быть как-то иначе? Рисует точку, точку, точку, потом линии - это означает, что у кота есть усы. Кот - это почти гусар, только молчаливый. Продолговатая полоса, отсылающая к беспросветной жопе, соединяется с легким штрихом легкости, образуя немножко уродливый, но жизненный и актуальный экземпляр вырожденца. Кот обретает уши. Кот обретает лапы. Кот обретает глаза и рот. Кот обретает одиночное заключение. Кот обретает ледяную Воркуту. Кот обретает поэзию гимнов. Кот обретает борьбу. Кот обретает голос. - Партия - ум, честь и совесть нашей эпохи! - кричит кот. Янка смотрит на результат усталым взглядом, равняет рисунок на вид за окном. Получилось прескверно. Зато похоже. - Да, ужасный кот, - вздыхает Янка. Но это её кот. Её первый кот. *** 5.Ночь Со смаком звезды вскрыли ввалившееся небо. Он шел, вилял в сторону бритых деревьев, ориентируясь на плач вдали. Ужасный день. Еще с самого утра все было каким-то пошлым. Говорят херовые писаки: "свинцовые тучи". Свинцовые. Ага. Но это было как-то по-другому, без каких-то подличностных знаков и потаённых смыслов. Это было ровно так, как вижу я, как видит он или большинство из нас. Это было просто неудавшееся утро, ну как выкидыш бабьего лета. Основная часть дня была какая? Да никакая, собственно. По делам ходил, от дома до ларька, от ларька до скамейки. Сам-то как живешь? Нормально вроде всё, без перемен. Без перемен. Со скамейки прыг - на другую, скок - на третью, шасть - в могилу. Вот оно как интересно бывает. Не пробовал найти себя? Да здесь я вроде, не по частям валяюсь... Я не в этом смысле, а... ну ты понял... таланты всякие, что ли... на гитаре хоть играть научись. А он пошел и научился Прыг - на скамейку, достал гитару, сбренчал ДДТ, скок - на другую, достал гитару... Только ночь иногда, бывало, не сбивалась с листа и шла планово. Кому ж нужна динамика в жизни? Прогресс, успех... Да кому это надо? Как закусь к жизни, как и любая закусь - для слабых. Регресс, дегенерация по штопору до уровня гнилой кляксы на мертвом голубе - это есть вдохновение и указатель. Ночь всегда поражала его какими-то особыми красками. Ну был он любитель помечтать. Прыг - на одну скамейку, о лучшей жизни думает, скок - на вторую, о семье, шасть - о деньгах. Ан грузовик в ночи так не считает. Или займись спортом. Знаешь, сколько денег какой-нибудь футболёр в месяц поднимает? Нам даже думать об этом немыслимо. А потом он додумался: а зачем думать? Зачем карьера? Зачем знания, если все равно ночью приходить, садиться на одну и ту же пожухлую скамейку и пялить в темноту? Чтобы приходить ночью, садиться на одну и ту же пожухлую скамейку и думать о том, как бы грамотно скинуть понт перед друзьями. Бизнес. Книгу прочитал. А про что? А вот про то-то и то-то. Экзистенциальный, дескать, кризис у меня, а не хронический поцтит. А ты вот не читал и гниёшь дальше, как мешок какой-то. Мы ж люди все-таки, а не животные! Нам читать надо! В могилу, конечно деньги не заберешь. Правильно это ты сказал. Прям правду рубишь. Верно-верно. А все как один нищие, только могут толкать религию безденежья, воздвигать свою бедность в благо, а деньги во зло. Но и так уже кто-то говорил...... но и знания ты тоже в могилу не заберешь. А это ведь все очевидно да по одной занозной причине. Ты не заберешь с собой в могилу ничего кроме похоронного костюма и сфинктера промеж ягодиц. Вот так живешь и вопросами не задаешься. Ночь давит в грудь и крошит рёбра - угадай откуда. Продавит и убежит, падло. И так хорошо, что дурачок и даже не знаешь ни о каких кризисах, чтоб они тебя волновали. Сидел он на скамейке, под утро почесал намечающийся живот и ушел, не задумываясь ни о смысле жизни, ни о целях, ни о любви или человечности. Ему не было до этого дела. Он хотел пельменей и пива. *** 6.Ебал я вашу смерть! -Мы все в одном дерьме, и какой вообще смысл одним превозносить себя, а другим - унижаться? -Я бы так не сказала, - отвечает мне сиплый голос костлявой, - одни ведь плавают ближе к поверхности, некоторые вообще на дне. Я сажусь на край кровати, совершенно голый после ночи, и закуриваю привычную утреннюю сигарету. Смерть лежит под одеялом, совершенно голая после ночи, и смотрит мне в спину. -Ну что, так ты собираешься продлевать? - говорит она, и ее рука проходит по мне вдоль от лопатки вниз по позвоночнику. -Я еще подумаю. - отвечаю ей. -Нашел время думать. На тебе же болячек... -... как блох на дворняге. -Да... тебе хоть как жить недолго. Еще и куришь. Неужели хочешь сказать, что тебе вовсе не интересно протянуть хоть чуть-чуть подольше? -Это и хочу сказать. Закрытое помещение быстро наполняет дым, Смерть слегка откашливается и продолжает донимать меня. -Ба, нашелся циник! "Умереть хочу, жизнь бессмысленна"! Вы такие, блядь, идиоты, что думаете, будто в смерти смысла больше. Ты знаешь, почему человечество так и стоит на месте в этом плане? -Нет... -Тогда дай сигарету, тебе Смерть расскажет правду-матку. Из-за правого плеча показываются белые пальцы, движимые не мускулами, но какой-то непонятной силой злой желчи. Как торговый автомат, она, приняв от меня сигарету, продолжает говорить. -Дело в том, - щелкает кремень зажигалки, - что у вас у всех вместо головы огро-омная жопа. Здоровая задница. Вы и думаете, и говорите, и делаете в основном непонятную и бессмысленную хуйню. А вам от этого и кайф весь прёт. Понимаешь, о чем я? Оттого и ищете смысл в смерти. Даже в грязи под ногтями смысла больше, чем в ваших мотивах. -Может быть.. -Заткнись. Даже сейчас, чертов еблан, не можешь понять, что тебя Смерть жизни учит. Смерть! Жизни! -Мне вообще, если честно, плевать на это. Я же тебя приходую каждую ночь, и ты лежишь в моей кровати, и стреляешь мои сигареты. -Это тоже правильно. А теперь просто измени угол обзора: я за твоей спиной нахожусь каждый день, дышу тебе в шею, пока ты делаешь свое дело, и от самки богомола меня отделяет только то, что когда ты меня дотрахиваешь, мне лень тянуться за косой и рубить тебя. -А все же. Все же я ебал тебя. -Нет, ей-богу, блядь, ты же так издеваешься надо мной? - она даже приподнялась на локте, - У тебя ответ перед носом лежит, а ты его не видишь? Хочешь я тебе откровение расскажу, поведаю смысл жизни? Я уже не глядя сую сигарету за правое плечо. -Ебись чаще, гений! Наслаждайся! Ге-до-низм - вот смысл жизни для самых маленьких! Ты, естественно, после этого так и останешься дегенератом. Что тебе мешает просто жрать и трахать все, что движется? -Ну это слишком просто. Мы ведь не для... -А, так вы, батенька, эстет! Тогда иди-ка нахуй отсюда, попробуй красоту на улице поискать, а? -Тоже логично. Но тебе-то вообще какое дело до меня и моего мировоззрения? Может, меня заебало все, я не хочу уже жить, потому что просто заебался? -Это ты меня заебал. Заебал ты меня. Смерть спрыгнула с кровати, повиляла костлявой жопой и начала одеваться. -Продлевать будешь? - спросила она, застегивая лифчик. *** 7.Тише, это играет Моцарт Всё старо как Мао Цзэдун: глубокие грудные вздохи после пробежки на четвёртый этаж, мокротный кашель, лопнувшие сосуды в глазах, отчего их белки покраснели, как в новолуние. Вытащенные из кармана длинные и исцарапанные ключи, ведь каждый раз смеёшься от того, что так и не научился попадать сразу в чрево замка, и по-прежнему бьешь его мимо кассы, и он кажется ребёнком цвета холодного металла, что имеет глотку с резьбой, и все лицо его как бы измазано в питательном говне, которым кормят обычно этих существ. Щелк. Щелк. Щелк. И каждый раз закрываешь на три оборота - вдруг взломать попытаются? Но все равно знаешь, что дверь открыть можно средним ударом ладони, и продолжаешь закрывать на три оборота. И не берёшь в расчёт того, что даже самому маргинальному домушнику не придёт идея чистить квартиру, дверь которой украшена огромной надписью: "ТЫ БЫДЛО, СУКА". Брось все это. На вешалку, на пол. Ведь нужен один патефон, он единственный, и единственный мужчина, не стремящийся прогнать с матом и криками. Отрываешь от пальто плоть снега кусками, бросаешь на батарею и получаешь извращенное удовольствие, глядя на то, как белые шматы плавятся на этом адском устройстве, когда за окном так усердно разлетаются ещё миллионы таких же твёрдых масс воды. И этот сожженный безымянный снежок медленно стекает под еле теплую батарею, прямо на грампластинку в потускневшей и потрепанной оболочке. Ведь она лежала на столе... Моцарт лежал на столе, нет, я точно помню! Должно быть, ветер... Грубые края бумажного конверта безжалостно сдираются, оголяются ровные округлые контуры чёрного диска с канавами от иголки проигрывателя. Заводишь. Заносишь. Вставляешь. Это сорок первая симфония. То есть Юпитер. Тише, тише! Тише, это играет Моцарт... Аллегро Виваче, так далее; и уже лежишь на пыльном ковре, который, наверно, принадлежит уже больше клопам, чем