людям. Вроде и не поднимаешься уже в спешке к квартирной тиши на четвёртом этаже, но грудь ходит, поднимается и опускается в резком темпе, как марш северокорейской армии, и сердце между делом подстраивается под ритм, сочиняя партию баса на ходу. Чуть восточнее тебя с хрипом и руганью, с кряхтеньем и урчанием встаёт солнце, а западнее в то же самое время - садится тот же круглый жёлтый урод. И посередине тело в одних носках; и Моцарт. Даже тараканы, даже грибы на стенах стали милы. И в зеркале отражение свадебного платья, и от этого становится грустно: хотелось бы себе такое, но нет ни денег, ни фигуры, ни свадьбы для него. Но вот уже вспоминаешь, как эта пластинка, облачённая ещё в заводскую пластиковую плёнку, впервые оказалась в квартире, и как с патефона вдруг слетела пыль, и как потом пошло хвастовство перед дружками и подружками: я, дескать, слушаю классику, а вы поэтому ниже меня, непросвещенные. Но, лишь завертелись круги по орбите проигрывателя, сразу похорошело. Будто вместо патефона кто-то поставил баллон с ипритом, и ты умираешь в корчах, но так хорошо становится, что больше ни проблем в офисе, ни проблем со здоровьем. А чувство и вправду физического удовольствия, как морфий в ногу. Кожа покрывается мурашками, то ли от музыки, то ли от прохлады, и давящая, как терновый венец, тишина мешает ходу мысли, хочется закашлять, засмеяться, крикнуть что-нибудь, но... Тише, это играет Моцарт. Под этим полом живут люди, и тело лежит под чьим-то полом, и справа и слева живут такие же тела; и не догадываются, что вот-де, как же просто получить их пресловутый кайф! Трип длиной в 12 минут - первая часть, и хрен знает сколько остальные части - никогда не слушал дальше Аллегро Виваче и, может быть, никогда даже не дослушаешь, боясь узнать, что же будет затем - вдруг, там окажутся какие-нибудь страшные записи голосов покойников? Грудь поднимается сильнее, словно мембрана, натянутая над высокими волнами, и оттого только больше ощущение, что музыка - Моцарт - газ, который так сладок и который так хочется вдохнуть побольше, но который так убивает. Нос сопит. Громко. Не услышал бы кто. Кажется, нужно лечиться, иначе гайморит, и гной, и он забьет дыхательные пути, и умрёшь молодым телом... Не дыши. Не смотри. Тише, это играет Моцарт *** 8.Гражданин Луны Горожанин просыпается. Он видит в геометрии окон подергивающийся пейзаж с копошащимися картонными птицами, бледное-бледное небо, - и закрывает глаза. Захлопывает веки так сильно, что глазные яблоки вот-вот надорвутся, неспелым соком расплывутся по кровати, стекут на пол и останутся там засохшим серым пятном. Горожанин встает с кровати. Но уже темнеет, и он снова ложится, коротает время до начала следующего дня, надеясь, что тот окажется хоть немного длиннее предыдущего. Горожанин не знает, как назвать такую жизнь. Если подумать, то он знает всё. Конечно, всё, кроме того, что действительно понадобится. Ведь он даже не знает, как назвать такую жизнь. Для прохожих, идущих навстречу Горожанину, он является Никем, кроме помехи движению. Для близких же Горожанин всегда был эрудированным и интересным в общении человеком. "Но почему же? - спросит себя Горожанин, - Я же не знаю абсолютно ничего путного, говорю всякую бессвязную чушь, только кажусь смышлёным. " Это он только так думает. Возможно, если Горожанин пойдет дальше поверхностных мыслей, возведется в Квадрат, он найдет то, что наслаждается своей мнимой важностью, отгораживается от всяких намёков на самолюбие, чтобы прикрыть полную беззащитность от Ответа. Горожанин не занимается ничем полезным. Он не строит, не лечит, не управляет. Квадратный Горожанин считает себя творческим Горожанином. Он считает себя другим. Ни за что бы Горожанин не признал себя лучше других. "Так я покажусь скромным", - скажет он. Это он только так говорит. Конечно, никогда бы Горожанин не признал себя и хуже других. Но об этом он даже не догадывается. Этот мрак знает только Квадратный Горожанин. Горожанин боится всяких вещей. Но это он только говорит, что боится высоты; на самом же деле Горожанин боится вопросов. "Кто я? " Так и останется неозвученным даже в мыслях. Горожанин не знает ответов. Горожанин многого не знает. Только кажется знающим и мудрым. И он никогда не ответит! Ни на что! Потому что ответ будет - НИКТО! Он не понимает простого: если возвести Горожанина в Квадрат, то получится настоящий ницшеанский сверхчеловек. Квадратный Горожанин знает, что Ноль нельзя возвести в квадрат. Горожанин vulgaris же об этом никогда не подумает. Горожанин идёт по улице, а навстречу ему - Никто. Он не знает, кто они - эти Никто; но в то же время всё его внимание сгущается вокруг контуров неизвестных тел, и к телу Горожанина тоже липнет чьё-то внимание. Прохожие всеми силами пытаются вынести других под корень, чтобы быть рядом с ними Квадратом. Чтобы ответить на вопрос "Кто я? ". Но Квадратный Горожанин знает, что из нуля не выделяется корень. Горожане видят других и со скоростью, во много раз превышающей компьютерную, делают выводы об ограниченности остальных Горожан; но никто не замечает, что сам ограничен всего тремя осями. Горожанин только знает, что он одухотворённее других. Непременно. Это есть скрытая константа, крохотная ступенька к вершине Вопроса. И даже если Горожанин заберется на самый верх, он останется Горожанином vulgaris, ведь после Вопроса последует Пустота. Горожанин никогда не полезет к Вопросу. Горожанин задаст себе другой, более щадящий Вопрос, Ответ на который воздвигнет Горожанина в иллюзорный квадрат. Эти Квази вопросы могут быть покрыты толстым слоем вензелей, вызывать затруднения даже у величайших Горожан. Но Квадратный Гражданин знает, что прогресс - в упрощении. И этот единственно верный Вопрос останется пыльным и усохшим, но не утратит своей силы. Суть в том, что потенциальная энергия так и останется потенциальной, как незапущенный цикл. Квази вопросы расплодятся, Горожанин найдет более легкую Главную Цель - то есть вынесение других под корень. И с ростом значимости Квази вопросов будет забываться вовсе единственный, по сути, Вопрос: "Кто я? ". "Вы все - недолюди, а я - Гражданин Луны. ", - скажет Горожанин. *** 9.Полине Больная лань бежит по мокрому снегу и падает, проваливается под бревенчатый настил. Опускается мягко, опускается на иглы и колья. Кругом грязь, которую ещё ни один человек не видел. И лань не видит. Тьма. Она барахтается, пробитым брюхом елозит в пустоте, чтобы хоть чуть-чуть приблизиться к выходу наружу. Брыкается, семенит копытами, бодается, гребёт грязь. И всё темно. И всё сумрачно, как в первый день создания. Луна уже не улыбается лани. Никто уже не смотрит. Нигде уже и нет лани. Тут она. В яме с помоями. И пусть одинокий егерь усмехнётся, когда увидит испоганенное животное, лежащее ничком на снегу - всё равно. Потому что он не увидит. Потому что лань не выберется. Потому что нет выхода. Не существует его в природе. И лань больше не существует в природе. А зубы её скалятся, хватая последние комья грязного воздуха. Её грудь горит, её глаза горят, её душа горит. На свободу! Из выгребной ночи прямо тебе в глотку! Вот-вот уже мощные конечности выкинут её в зимний зной! Вот-вот уже шея поломается. Глаза вытекут. Кровь высохнет. Жизнь улетит. И останется лань горьким трупом под землёй. Но вот он - свет. Тусклый, тусклый свет от полусбитой лампочки Ильича. И брызжет лань на свет, как кровь из аорты - фонтанирует лань на волю. Торчащие кости сами собой вправляются, глаза-эвольвенты уже прекрасно видят происходящее кругом. Лань охватывает ужас: неужели это конец? Неужели на свету я и вымру, так и не узнав этого?? А она всё лезет. Копыта вдруг стали послушны, а голова работала не едва живой, а рвущейся канарейкой разлетались мысли. Главное, чтобы не в грязи закончиться! А лань грудится наверх. Но всё равно ей что-то мешает. "Да. Да. Да."- говорит землянистый пол, и лань трясётся от желания жить. "Нет!"- громогласно отвечает потолок. Ему не нужно повторять свои раскаты. Он и без того убедительный. Но лань лезет несмотря ни на что. И снова уже слышит она ту песню, которая насвистывает безумная сорока. И она не насвистывала никогда ей правильных песен. И нам не насвистит! А сейчас, кажется, лишь для одной лани поёт чудесный вальс, который слышится в грязи сиреной. И дёргается она пуще прежнего, желая узнать, что за песню поёт ей сорока. И в последний миг, когда грязь полностью заполнила и уши, и глаза, и нос лани, показалась прохлада. И снова солнце. И снова сорока свистит не о том. И снова снег ручьями опрокидывается. И снова жить. *** 10.Лети, моя ласточка - И сколько их? - Около двухс... двух с половиной тысяч. Мужчина в толстых очках, едва прикрывающих синюшные мешки под глазами, тревожно массировал виски. - Ты уверен, что это действительно ядерный удар? То есть не произошла какая-то ошибка... - Сообщение пришло от диспетчера, он все подтвердил: тысяча сто пятьдесят с Турции и Германии, остальные с Аляски. 11:06 И это только начало рабочего дня. - Скоро прилетят? - спросил он, вслушиваясь в радиоэфир с надеждой услышать об успешно проведенных учениях. - До Москвы минут десять. К нам примерно столько же лететь будут. - ответил я. - И что нам делать? Включать тревогу? Только два человека. Два радиоприемника, куча запечатанных конвертов, два ключа, куча колес в механиз