го внимание сгущается вокруг контуров неизвестных тел, и к телу Горожанина тоже липнет чьё-то внимание. Прохожие всеми силами пытаются вынести других под корень, чтобы быть рядом с ними Квадратом. Чтобы ответить на вопрос "Кто я? ". Но Квадратный Горожанин знает, что из нуля не выделяется корень. Горожане видят других и со скоростью, во много раз превышающей компьютерную, делают выводы об ограниченности остальных Горожан; но никто не замечает, что сам ограничен всего тремя осями. Горожанин только знает, что он одухотворённее других. Непременно. Это есть скрытая константа, крохотная ступенька к вершине Вопроса. И даже если Горожанин заберется на самый верх, он останется Горожанином vulgaris, ведь после Вопроса последует Пустота. Горожанин никогда не полезет к Вопросу. Горожанин задаст себе другой, более щадящий Вопрос, Ответ на который воздвигнет Горожанина в иллюзорный квадрат. Эти Квази вопросы могут быть покрыты толстым слоем вензелей, вызывать затруднения даже у величайших Горожан. Но Квадратный Гражданин знает, что прогресс - в упрощении. И этот единственно верный Вопрос останется пыльным и усохшим, но не утратит своей силы. Суть в том, что потенциальная энергия так и останется потенциальной, как незапущенный цикл. Квази вопросы расплодятся, Горожанин найдет более легкую Главную Цель - то есть вынесение других под корень. И с ростом значимости Квази вопросов будет забываться вовсе единственный, по сути, Вопрос: "Кто я? ". "Вы все - недолюди, а я - Гражданин Луны. ", - скажет Горожанин. *** 9.Полине Больная лань бежит по мокрому снегу и падает, проваливается под бревенчатый настил. Опускается мягко, опускается на иглы и колья. Кругом грязь, которую ещё ни один человек не видел. И лань не видит. Тьма. Она барахтается, пробитым брюхом елозит в пустоте, чтобы хоть чуть-чуть приблизиться к выходу наружу. Брыкается, семенит копытами, бодается, гребёт грязь. И всё темно. И всё сумрачно, как в первый день создания. Луна уже не улыбается лани. Никто уже не смотрит. Нигде уже и нет лани. Тут она. В яме с помоями. И пусть одинокий егерь усмехнётся, когда увидит испоганенное животное, лежащее ничком на снегу - всё равно. Потому что он не увидит. Потому что лань не выберется. Потому что нет выхода. Не существует его в природе. И лань больше не существует в природе. А зубы её скалятся, хватая последние комья грязного воздуха. Её грудь горит, её глаза горят, её душа горит. На свободу! Из выгребной ночи прямо тебе в глотку! Вот-вот уже мощные конечности выкинут её в зимний зной! Вот-вот уже шея поломается. Глаза вытекут. Кровь высохнет. Жизнь улетит. И останется лань горьким трупом под землёй. Но вот он - свет. Тусклый, тусклый свет от полусбитой лампочки Ильича. И брызжет лань на свет, как кровь из аорты - фонтанирует лань на волю. Торчащие кости сами собой вправляются, глаза-эвольвенты уже прекрасно видят происходящее кругом. Лань охватывает ужас: неужели это конец? Неужели на свету я и вымру, так и не узнав этого?? А она всё лезет. Копыта вдруг стали послушны, а голова работала не едва живой, а рвущейся канарейкой разлетались мысли. Главное, чтобы не в грязи закончиться! А лань грудится наверх. Но всё равно ей что-то мешает. "Да. Да. Да."- говорит землянистый пол, и лань трясётся от желания жить. "Нет!"- громогласно отвечает потолок. Ему не нужно повторять свои раскаты. Он и без того убедительный. Но лань лезет несмотря ни на что. И снова уже слышит она ту песню, которая насвистывает безумная сорока. И она не насвистывала никогда ей правильных песен. И нам не насвистит! А сейчас, кажется, лишь для одной лани поёт чудесный вальс, который слышится в грязи сиреной. И дёргается она пуще прежнего, желая узнать, что за песню поёт ей сорока. И в последний миг, когда грязь полностью заполнила и уши, и глаза, и нос лани, показалась прохлада. И снова солнце. И снова сорока свистит не о том. И снова снег ручьями опрокидывается. И снова жить. *** 10.Лети, моя ласточка - И сколько их? - Около двухс... двух с половиной тысяч. Мужчина в толстых очках, едва прикрывающих синюшные мешки под глазами, тревожно массировал виски. - Ты уверен, что это действительно ядерный удар? То есть не произошла какая-то ошибка... - Сообщение пришло от диспетчера, он все подтвердил: тысяча сто пятьдесят с Турции и Германии, остальные с Аляски. 11:06 И это только начало рабочего дня. - Скоро прилетят? - спросил он, вслушиваясь в радиоэфир с надеждой услышать об успешно проведенных учениях. - До Москвы минут десять. К нам примерно столько же лететь будут. - ответил я. - И что нам делать? Включать тревогу? Только два человека. Два радиоприемника, куча запечатанных конвертов, два ключа, куча колес в механизме набора кода запуска. И одна третья мировая. Лютая тишина, только где-то в воздухе соплом гудят боеголовки. Кажется, кто-то из нас сойдет с ума. Но вот шипит эфир. - Четыре... - диктуют нам. Записывать скорее! - Б... - Девять... Я слышу его нервное дыхание. - К... - Один... - Б... - Три... - Восемь. Снова тишина. - Ты получил то же, что и я? - снимая наушники, спрашивает он. - А ты что думаешь? Сейчас и проверим. Мы перебираем конверты, ища соответствия... *** У районного родильного дома стояла "шестерка", декорированная лиловыми цветами, как будто ждала своего жениха в ЗАГСе. В этом захолустье сегодня родился новый гражданин Страны Советов, будущий пролетарий и фундамент светлого будущего страны. - Назовем Володей, - говорит роженица, - будет Владимир Ильич. Только тот Ленин, а у нас Шторкин. День хороший, специально для родов: впервые за две недели перестал лить дождь, и на мокрую землю ясно смотрело солнце, и май подходил к концу. Счастливый отец стоял с букетом тех же лиловых цветов, которыми украшена машина. Врачи записывали: 27. 05. 1979 11:07. А мать улыбалась: то ли от рождения сына, то ли от окончившихся мучений. *** - Дергай ключ! Давай на счет "Три". Оба оператора встали у своих позиций в разных концах комнаты и намокшими от напряжения пальцами сжимали маленькие ключи. - Один... два... три. За другим один повернулись оба ключа. Через несколько секунд на приборной панели желтым замигало: "Готовность к запуску". Осталось ввести код. - Запоминай, - сказал мужчина в очках, - 11:08 - запускаем конец света. *** Дети играются в песочнице во дворе корпусного дома. Все здесь: куличики, счастливые лица детей, счастливые лица родителей, умиленные старухи. В общем, для полного исполнения советской мечты не хватает только талона на водку и Брежнева-орденоносца, который бы чутко за этим следил. - Денег-то совсем что-то не стало, - говорит молодая мать с коляской, - уже и выселять собираются... - Ну, это ничего страшного, - говорит другая такая же мать, - можешь у родителей остановиться. Выселят и выселят, жизнь-то продолжится. - Это с какой стороны посмотреть. Птицы поют в 11:09. *** "Запуск" горит зеленым. - Все, полилась моча по трубам... - сказал я. Мужчина закурил. - Какова вероятность, что в нас попадет? Ведь мы-то кому нужны здесь, в Сибири? - пытался обнадежить он. - Действительно, - подвел я, - всего лишь сидим с полной жопой ядерного оружия. - Да... Хотя... Мы ведь уже все ракеты выпустили, значит не взорвется ничего. А попадание шахта авось выдержит. И Так Тихо. - Тут слишком тихо, - мой голос отдает страшным эхом в натянутом напряжении, - давай хоть музыку включим. Мужчина только посмотрел на меня с холодным безразличием. Через минуту в нашей рубке уже были звуки гитары. Через две минуты пропитый голос пел: "Раз уж объявился в аду, так ты пляши в огне". 11:11 Еще с детства у меня осталась привычка загадывать желание каждый раз, когда я вижу на часах 22:22, 00:00 или 11:11. Но в этот раз я закрыл глаза и начал тихо читать молитву. - Ты что, молитву читаешь? - оживился мужчина. - Нас это вряд ли спасет. - До первых взрывов осталось пять минут, не больше, - сказал я, - все равно уже не убежать. Он с шумом выдохнул. *** - "Роллинг стоунз", мне дядя из Америки привез. Послушай, тебе понравится, - говорит парень-старшеклассник своей подруге и, не дожидаясь ответа, включает запись. Да, ей определенно нравится. Ей это нравится, ведь всегда приятно узнавать что-то новое, да? Все эти звуки ситара вперемешку с английскими словами песни - Джаггер вынимал девочку из этой реальности и помещал ее в мягкую, удобную и пахнущую молочным шоколадом несуществующую реальность. Тело ее обмякло, рот расползся в кривенькой улыбке, глаза закрылись. Кажется, она испытала слуховой оргазм. - Нормально, - говорит она, - мне нравится. *** Во время запуска ракет было довольно шумно, но потом опять... Хоть бы что-нибудь сказать. Табачный дым наполнил уже всю рубку, так что мне уже сложно было что-то сказать и не закашляться при этом. - Вот так все вышло, - сказал мужчина. За последние шесть минут он будто бы оброс бородой, изрезался морщинами, - так... странно вышло. Все ж было хорошо и - одним махом! Никакого отдыха в Казахстане... да черт с ним! Но... - он уже сползал на пол, мятой рубашкой протирая стену, - но все равно... Этого же быть не может. Я посмотрел на время, на горящую кнопку "Запуск", на мужчину. Да, никакого намека на сон. 11:14 Снова шум в эфире. Мы оба вскочили так резко, что чуть не преодолели звуковой барьер. - Отмена тревоги, - говорит диспетчер, - всем: отмена тревоги, произошла ошибка в работе учебной программы... - Теперь точно десять минут осталось. - сказал мужчина.