ме набора кода запуска. И одна третья мировая. Лютая тишина, только где-то в воздухе соплом гудят боеголовки. Кажется, кто-то из нас сойдет с ума. Но вот шипит эфир. - Четыре... - диктуют нам. Записывать скорее! - Б... - Девять... Я слышу его нервное дыхание. - К... - Один... - Б... - Три... - Восемь. Снова тишина. - Ты получил то же, что и я? - снимая наушники, спрашивает он. - А ты что думаешь? Сейчас и проверим. Мы перебираем конверты, ища соответствия... *** У районного родильного дома стояла "шестерка", декорированная лиловыми цветами, как будто ждала своего жениха в ЗАГСе. В этом захолустье сегодня родился новый гражданин Страны Советов, будущий пролетарий и фундамент светлого будущего страны. - Назовем Володей, - говорит роженица, - будет Владимир Ильич. Только тот Ленин, а у нас Шторкин. День хороший, специально для родов: впервые за две недели перестал лить дождь, и на мокрую землю ясно смотрело солнце, и май подходил к концу. Счастливый отец стоял с букетом тех же лиловых цветов, которыми украшена машина. Врачи записывали: 27. 05. 1979 11:07. А мать улыбалась: то ли от рождения сына, то ли от окончившихся мучений. *** - Дергай ключ! Давай на счет "Три". Оба оператора встали у своих позиций в разных концах комнаты и намокшими от напряжения пальцами сжимали маленькие ключи. - Один... два... три. За другим один повернулись оба ключа. Через несколько секунд на приборной панели желтым замигало: "Готовность к запуску". Осталось ввести код. - Запоминай, - сказал мужчина в очках, - 11:08 - запускаем конец света. *** Дети играются в песочнице во дворе корпусного дома. Все здесь: куличики, счастливые лица детей, счастливые лица родителей, умиленные старухи. В общем, для полного исполнения советской мечты не хватает только талона на водку и Брежнева-орденоносца, который бы чутко за этим следил. - Денег-то совсем что-то не стало, - говорит молодая мать с коляской, - уже и выселять собираются... - Ну, это ничего страшного, - говорит другая такая же мать, - можешь у родителей остановиться. Выселят и выселят, жизнь-то продолжится. - Это с какой стороны посмотреть. Птицы поют в 11:09. *** "Запуск" горит зеленым. - Все, полилась моча по трубам... - сказал я. Мужчина закурил. - Какова вероятность, что в нас попадет? Ведь мы-то кому нужны здесь, в Сибири? - пытался обнадежить он. - Действительно, - подвел я, - всего лишь сидим с полной жопой ядерного оружия. - Да... Хотя... Мы ведь уже все ракеты выпустили, значит не взорвется ничего. А попадание шахта авось выдержит. И Так Тихо. - Тут слишком тихо, - мой голос отдает страшным эхом в натянутом напряжении, - давай хоть музыку включим. Мужчина только посмотрел на меня с холодным безразличием. Через минуту в нашей рубке уже были звуки гитары. Через две минуты пропитый голос пел: "Раз уж объявился в аду, так ты пляши в огне". 11:11 Еще с детства у меня осталась привычка загадывать желание каждый раз, когда я вижу на часах 22:22, 00:00 или 11:11. Но в этот раз я закрыл глаза и начал тихо читать молитву. - Ты что, молитву читаешь? - оживился мужчина. - Нас это вряд ли спасет. - До первых взрывов осталось пять минут, не больше, - сказал я, - все равно уже не убежать. Он с шумом выдохнул. *** - "Роллинг стоунз", мне дядя из Америки привез. Послушай, тебе понравится, - говорит парень-старшеклассник своей подруге и, не дожидаясь ответа, включает запись. Да, ей определенно нравится. Ей это нравится, ведь всегда приятно узнавать что-то новое, да? Все эти звуки ситара вперемешку с английскими словами песни - Джаггер вынимал девочку из этой реальности и помещал ее в мягкую, удобную и пахнущую молочным шоколадом несуществующую реальность. Тело ее обмякло, рот расползся в кривенькой улыбке, глаза закрылись. Кажется, она испытала слуховой оргазм. - Нормально, - говорит она, - мне нравится. *** Во время запуска ракет было довольно шумно, но потом опять... Хоть бы что-нибудь сказать. Табачный дым наполнил уже всю рубку, так что мне уже сложно было что-то сказать и не закашляться при этом. - Вот так все вышло, - сказал мужчина. За последние шесть минут он будто бы оброс бородой, изрезался морщинами, - так... странно вышло. Все ж было хорошо и - одним махом! Никакого отдыха в Казахстане... да черт с ним! Но... - он уже сползал на пол, мятой рубашкой протирая стену, - но все равно... Этого же быть не может. Я посмотрел на время, на горящую кнопку "Запуск", на мужчину. Да, никакого намека на сон. 11:14 Снова шум в эфире. Мы оба вскочили так резко, что чуть не преодолели звуковой барьер. - Отмена тревоги, - говорит диспетчер, - всем: отмена тревоги, произошла ошибка в работе учебной программы... - Теперь точно десять минут осталось. - сказал мужчина. По молчаливой договоренности мы покинули рубку, а вскоре и вовсе вышли на поверхность, в дикие сибирские леса. Хоть я и никогда не курил, но все равно взял у него папиросу. Мы посмотрели на небо. - Странные времена. - сказал я. Мы курили и вдыхали дым не то сгоревшего мира, не то папирос. *** 11.Флэт Зима - это самое время для квартирной романтики. Особо хорошо бывало нам собираться на чьей-нибудь квартире нашим составом. Всегда ровно двадцать один человек приходили: это как раз то число, которое может вместить в себя двухкомнатная коммуналка на восьмом этаже старого панельного дома. Столько человек может вместиться в круг на ковре и по очереди отпивать из чашек или из термоса чай с водкой; к тому же остается еще пять человек, которые будут играть, петь или читать стихи. Это 2016-ый год, и на удивление ни у кого не получится заметить в руках телефоны или прочей мачмалы, которую обычно прибивают всему нашему поколению. Да, мы слишком молоды даже для того, чтобы писать об этом здесь, но не в этом ли прелесть? И с неприязнью можно подумать о том, что мы создали какой-то элитарный закрытый кружок и думаем о себе невесть что. Причина собираться на квартирах у нас другая: никого не пускают в андеграунд. Пробиться в андеграунд для кого-нибудь из наших - значит добиться высоты и навсегда покинуть родную халупу с разрисованными стенами. Ну а пока все здесь, в одной комнате шумит гитара и чувственный, но неумелый голос под нее поет о тараканах под шифоньером, затем затихает, наступает другой голос, но рассказывающий уже о том, что война лишает человечество будущего, а третий - третий шепелявит про ****у. Остальные слушают это, хвалят тех, у кого песни и стихи цепляют больше, к другим относятся как-то похолоднее. Вдруг где-то чиркнет зажигалка, задымит недокуренная сигарета. Хозяин квартиры тут же подрывается: -Иди на балкон курить, тут провоняет щас все! А на балконе постоянно сидят как минимум еще четверо, дожидающихся своей очереди полапать "Ленинградку", через стекло смотрят и слушают тех, кто играет сейчас, обсуждают их: -У него какой-то голос неуверенный; так, конечно, нельзя петь... -Ноты не тянет, везде это расщепление, хрип свой суёт. Видно ж, что вчера только за гитару сел... -Лажает... Объект обсуждения кончает песню, смотрит на балкон и про себя думает: -Значит, соперника во мне видят. И синхронно с четырьмя другими так же: -Ну я-то точно лучше них сыграю. И начинает новую песню. На скрипучих досках пола во второй комнате некоторые, пришедшие парами, целуются и обнимаются полупьяными телами под звуки "Инструкции по выживанию": "Мой *** - бледный как Ленин! Мой *** - железный как Сталин! " По крайней мере так было в последний раз. И что нравится в таких квартирниках: народ абсолютно разный, от панков-говнарей и до ортодоксальных интеллигентов-алкоголиков с расстроенными гитарами и песнями про водку и лемуров. -Вот сейчас обидитесь некоторые, - говорит худой Боря в толстенных очках, - так что вы лучше уши, глаза закройте... а я вас предупредил уже. И играет то, от чего действительно все как-то обижаются и начинают бить Борю. А Боря, хоть и выглядит безобидно, но почти успешно ото всех отбивается. Хорошо! Когда уже помирились, посмеялись и сели рассказывать истории, входит светловолосая девчушка, осматривает нас всех дикими глазами, полушепотом говорит: -Саша в окно вышел... *** 12.Обращение к жанру Говорю я в ночь: - А не может ли случиться так, что мы обречены уже давно? Обречены не то что давно, больше - обречены с самого рождения жить в неизвестности? Когда, вот, понимаешь, кругом происходят различные вещи, жизнь, так сказать, идёт на полных оборотах...А ты стоишь...А я стою...Безучастно. Совершенно один. Совершенно закованный в пропасть круговертящих дебрей наших же с тобой сумраков. И вскрытый простор, казалось бы, вот он - только возьми, вытяни руку. Да вот рад был бы вытянуть, если б не оксюморон моего сознания. Ты мне, наверно, и скажешь...Ночь, то есть, в меня скажет, как я в ночь слова ронял: - А возьми-ка и уничтожь оксюмороны, парадоксы и бытие прошлого. Но разве с этими атавизмами не искоренится и само моё сознание? Разве я не привязан к этим абсурдам намертво, чтобы уж наверняка не разъединили нас? Чтобы при выходе из этого состояния неизвестности перестать существовать и самому. Но ведь наши предки уже делали это! И не один раз. И потомки непременно сделают то же самое - с нами, с нашими танцами на костях предыдущих. Значится, и мы должны. И мы должны уничтожить всё то, что так усердно строили до нас! И мы сделаем это, потому что уничтожение - наша первоцель! Потому что нельзя творить жизнь без убийства и изучения трупов. И разве кто-то вправе н