В такой день, как собьешь крюки люка, то руда ухает в решётки эстакады, только отпрыгивай! А в морозный день намаешься внутри думпкара, махая ломом и стараясь самому не загреметь в люк полувагона. А уж тяжко так, что ой–ой–ой!
В первых числах ноября я также пошёл в десятый класс вечерней школы рабочей молодежи, надо же мальчику заиметь аттестат! Хотя я и приступил к занятиям с опозданием, учителя не могли не нарадоваться способному ученику, который шутя догнал тяжелый в учёбе контингент зачуханных неотёсанных парней и девок с ближайших колхозов, рванувших на ЮГОК, как бабочки на электролампочку. Что значит московская школа за плечами, говорили педики.
Нинка писала, что мама очень волнуется, жив ли я, и Нине приходится очень изворачиваться в письмах, чтобы не дать тем, кто их кроме мамы, понятно, читает, что–нибудь унюхать. Хорошо, что она сирота, и у неё нет проблемы объясняться с родителями. Её казанские тётя и дядя большие люди и им не до разгадки ребусов неуправляемой племянницы.
Учеба в школе дала мне один свободный от работы день в неделю, но я им редко пользовался, так как у меня, по малолетству, и так субботы нерабочие.
В начале декабря выпало много снега, наступила настоящая зима и морозы 15–2 °C°. В мои рабочие ботинки приходилось подворачивать портянки из старой простыни, которую я выпросил у завхозши, так как проблему теплых носков мне здесь пока не решить. Нинка прислала перевод в сто рублей, и я их оставил «на чёрный день».
То, как долго крутила (изучая) кассирша почтамта мой паспорт при получении перевода, заставило меня подумать о дальнейших действиях по закреплению первых, во многом случайных успехов в биографии Женьки Танинадзе. Вскоре я придумал, как мне казалось, неплохое решение. Я окунул паспорт в машинное масло и понёс в паспортный стол с заявлением (корявым подростковым почерком) о его замене из–за того, что случайно роба попала в бак с маслом, а в кармане как раз был уважаемый документ, дескать, каюсь и прошу помочь в этом деле. Мне, по малолетству, даже не присобачили никакого штрафа, а через дней десять я уже имел новенький паспорт, в котором красовалось мое физо, скреплённое настоящей милицейской печатью и всё остальное — на ять! Даже криворожская прописка была заботливо повторена без всяких проблем. Я в тот же день побежал в отдел кадров, и мне в паспорте восстановили штамп о работе на ЮГОКе.
В середине месяца наша бригада отметила рождение нового токаря, — мое двухмесячное ученичество кончилось (здесь токарей выпекали, как булки) и мне присвоили 3‑й разряд. Так я стал гегемоном по стечению обстоятельств. Получил я и соответствующие «корочки».
Приближение Нового года я встречал уже полноправным гражданином Страны Советов. Конечно, очень хотелось в Москву, повидать друзей и отметить праздник с Нинкой, но это было пока невозможно. Поэтому в новогоднюю ночь я посидел с пацанами из соседних комнат общежития за нехитрым мужским столом с непременным украинским салом и горилкой с перцем. Ребята давно подтрунивали над моим москальским русским языком и очень удивлялись, что я почти не понимаю их риднойи мовы. Я по–гоголевски улыбался.
Прошли два месяца моей второй молодости в Кривом Рогу. Стремление к выживанию любой ценой заставило опуститься на молекулярный уровень и для начала жить одной работой. Даже стал перевыполнять норму выработки, был безотказен во всём, брался за нарезку полуметровых чугунных колец в ночную смену за копейки — то, что отказывались точить другие токари. В ночную было особенно тяжело. Хотя задание обычно составлялось бригадирами так, что к трём ночи всё было всеми выполнено, но до пересменки было никуда не уйти и приходилось искать подходящее место покемарить. Старшие товарищи уединялись, кто с кладовщицей за ящиками, кто с друзьями соображали в тёмном углу на троих, я же очень мёрз в холодном нетопленом цехе. Хотя зимы здесь сиротские (5–8 градусов ниже нуля уже считается сильный мороз и малоснежные), но в огромном корпусе гуляли сквозняки и за несколько часов пробирало основательно. Я нашел неплохое место за двумя рундуками с тряпьём, у теплотрассы, где обычно и устраивался на куче новых тряпок, взятых из рундука. Утром надо было не проспать, вовремя прибрать тряпки на место, продрать глаза и сдать станок сменщику без замечаний.
В конце января, прогуливаясь в погожий воскресный день у главпочтамта после получения письма от Нины, я был внезапно кем–то бесцеремонно схвачен за рукав. У меня чуть ноги не подкосились, но, совладав с собой, я безразлично обернулся: