Платье для женщины — это часть ее самое, и всякий беспорядок в одежде — это то же, что телесный изъян, рана или ушиб.
— Не могу же я принять его в таком виде, — сказала Батшеба. — Ну, что делать?
На фермах в Уэзербери еще не вошла в обычай вежливая форма отказа: хозяев нет дома, — поэтому Лидди предложила:
— Скажите, что вы вся перепачкались, глядеть страшно, и поэтому не можете к нему выйти.
— Да, так прямо и можно сказать, — окинув ее критическим взглядом, подтвердила миссис Когген.
— Скажите, что я не могу его принять, — и все.
Миссис Когген сошла вниз и передала ответ так, как ей было поручено, но, не удержавшись, добавила по собственному почину:
— Мисс протирает бутылки, сэр, вся выгваздалась, глядеть страшно, вот почему она и не может.
— Ну хорошо, — с полным равнодушием произнес низкий голос. — Я только хотел спросить, слышно ли что-нибудь о Фанни Робин?
— Ничего, сэр, но вот, может, нынче вечером услышим. Уильям Смолбери отправился в Кэстербридж, где, говорят, ее дружок проживает, другие тоже по всей округе спрашивают.
Вслед за этими словами послышался стук копыт, он тут же затих в отдалении, и дверь захлопнулась.
— Кто это такой — мистер Болдвуд? — спросила Батшеба.
— Джентльмен-арендатор в Малом Уэзербери.
— Женатый?
— Нет, мисс.
— Сколько ему лет?
— Лет сорок, наверно, красивый такой, только суровый с виду, а богатый.
— Надо же, эта уборка! Вечно у меня какие-то оказии, не одно, так другое! — жалобно сказала Батшеба. — А почему он справлялся о Фанни?
— Да потому, что она сиротой росла и никого у нее близких не было, он ее и в школу отдал, а потом к вашему дяде пристроил. Так-то он очень добрый человек, но только — не дай бог!
— А что такое?
— Для женщины — безнадежное дело! Уж как только его не обхаживали — все девушки из нашей округи, из благородных семей и простые! Джейн Паркинс два месяца за ним, как тень, по пятам ходила, и обе мисс Тэйлорс год целый по нем убивались, а дочка фермера Айвиса сколько слез по нему пролила, двадцать фунтов стерлингов ряди него на наряды ухлопала; и все зря, все равно как если бы она эти деньги просто в окно выбросила!
Тут снизу по лестнице взбежал какой-то карапуз и подошел к ним. Это был малыш кого-то из Коггенов, а эта фамилия, так же как и Смолбери, не менее распространена в здешней округе, чем Эвон и Дервент среди английских рек. Он всегда бежал к своим друзьям поделиться всем, что бы с ним ни случилось, показать, как у него шатается зуб или как он порезал палец, что в его глазах, разумеется, возвышало его над всеми другими мальчишками, с которыми ничего не произошло; и, конечно, он ждал, что ему скажут «бедный мальчик!», да так, чтобы в этом слышалось и сочувствие и похвала.
— А у меня есть пенни, — протянул нараспев юный Когген.
— Вот как? А кто тебе его дал, Тедди? — спросила Лидди.
— Ми-и-стер Бо-олд-вуд! Он дал мне пенни за то, что я открыл ему ворота.
— А что он тебе сказал?
— Он сказал: «Куда ты спешишь, мальчуган?» — а я сказал — в дом мисс Эвердин, вот куда; а он сказал: «Она почтенная женщина, мисс Эвердин?» — а я сказал: да.
— Вот противный мальчишка! Зачем же ты так сказал?
— А он дал мне пенни!
— Как у нас все сегодня нескладно получается! — недовольным тоном сказала Батшеба, когда малыш убежал. — Ступайте, Мэриен, или кончайте мыть пол, или займитесь чем-нибудь. Вам в ваши годы следовало бы быть замужем, жить своим домом, а не торчать у меня здесь.
— Ваша правда, мисс. Но ведь вот дело-то какое — сватались ко мне все бедняки, а я нос воротила, а чуть побогаче на меня и глядеть не хотели, вот я и осталась одна-одинешенька, как перст.
— А вам делали когда-нибудь предложение, мисс? — набравшись смелости, спросила Лидди, когда они остались одни. — Уж, верно, от женихов отбою не было?
Батшеба молчала и, казалось, была не склонна отвечать, но соблазн похвастаться — и ведь она действительно имела на это право — был слишком силен для ее девичьего тщеславия, и она не удержалась, несмотря на то что была страшно раздосадована тем, что ее только что выставили старухой.
— Один человек когда-то очень добивался моей руки, — сказала она небрежным тоном многоопытной женщины, и в памяти ее возник прежний Габриэль Оук, когда он еще был фермером.
— Как это должно быть приятно! — воскликнула Лидди, ясно показывая всем своим видом, что она представляет себе, как это все было. — А вы ему отказали?