Но вместо этого я тихонечко крадусь и запираю за собой дверь, когда уверяюсь, что он один.
Раздается звук смываемой в туалете воды, живот стягивает узлом, меня накрывает смесью гнева и страха.
Сначала он меня не видит, но на полпути к раковине замечает в отражении зеркала.
— Черт. — Он резко разворачивается.
— Привет, Кайл.
— Я думал, ты на реабилитации.
— Отпустили. — Я делаю шаг вперед и радуюсь, когда он отодвигается подальше. Кайл огромный, с мощной шеей здоровяк — ему больше подходит американский футбол, чем соккер, — мне нравится, что я его пугаю, пусть даже боится он сумасшедшей выходки бывшей наркоманки.
Делаю еще шаг. На этот раз ему удается не отступить.
Но хочется же. Я ясно вижу страх на лице будущего парня из братства.
А страх означает вину.
Достаю из сумки спрей от медведей, открываю и, подступив ближе, поднимаю на уровень его глаз.
— Помнишь тот раз, когда брат Адама случайно распылил себе в лицо такой спрей? Мы вроде перешли в седьмой класс? Или даже в восьмой... В общем, не важно, главное, что это одна из его любимых пьяных историй. Цитируя Адама: «Эта херня жалит как пчела».
Постукиваю пальцем по спусковому механизму. Кайл напрягается.
— На реабилитации у меня было много времени на размышления, — говорю я. — Только это и остается: думать о своих ошибках и проблемах и как их решить. Но за все то время я так и не придумала правильных ответов на свои вопросы. Может, ты мне поможешь, Кайл? Почему бы нам не начать с того, зачем ты солгал полиции о ночи смерти Мины?
6
ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА НАЗАД (СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ)
На следующий день после убийства Мины папа везет меня из больницы. Мы молчим всю дорогу. Я хочу облокотиться лбом о стекло, найти успокоение, но, как только делаю это, прижимаюсь к окну именно швами. Вздрагиваю и смотрю направо.
Солнечно. Морозный февральский день, горы еще покрыты снегом. Дети играют в парке, мимо которого мы проезжаем. После всего произошедшего кажется странным, что жизнь идет своим чередом.
По приезду папа открывает мне дверь машины, но, когда он уже в доме, я колеблюсь на нижней ступени лестницы. Он с беспокойством смотрит на меня.
— Тебе помочь, родная?
Качаю головой.
— Я пойду в душ.
— Ты помнишь, что где-то через час приедет детектив? Успеешь собраться?
В больнице мне дали успокоительные. Я слегка не в себе, чтобы отвечать на вопросы полиции.
От мысли о допросе хочется кричать, но я говорю, что буду готова, и начинаю медленно, с трудом подниматься по лестнице. Почти жалею, что выкинула свою трость в пятнадцать, потому что сейчас она мне точно не помешала бы.
Включаю воду и медленно раздеваюсь, стягиваю трусики и топ.
И вот тогда вижу его: красно-коричневое пятно на коленке.
Кровь Мины.
Прижимаю пальцы к пятну, ногтями впиваюсь в кожу, пока не появляются ярко-красные бусины свежей крови. Мои пальцы все в ней, и от этого так тяжело дышать, почти невозможно.
Пять месяцев. Три недели. Один день. Десять часов.
Делаю вдох. Воздух, влажный и горячий, почти липкий, скользит по горлу.
Снимаю кроссовки, которые принес папа, чтобы я нормально доехала домой. Ноги все еще грязные. Вчера я была в босоножках. Как и все остальное, что было на мне вчера, они, наверное, в пакетах для улик лежат и ждут, пока их проверят.
А найдут лишь ее кровь. Мою кровь. Нашу кровь.
Сильнее впиваюсь ногтями в коленку. Делаю вдох, потом еще один.
На третий я ступаю под душ.
Позволяю воде смыть последнее, что от нее осталось.
Когда выхожу из душа, обнаруживаю, что мама устроила шмон в моей комнате.
— Где еще? — кричит она. На ее щеках потеки туши, а глаза красные, она срывает покрывало с постели и поднимает матрас.
С моих волос капает вода, я стою обернутая в полотенце. И ошеломленная.
— Ты чего творишь?
— Таблетки, Софи. Где еще они лежат? — Она разрывает наволочки на подушках и, засунув руку внутрь, ищет среди пуха.
— Нет здесь никаких таблеток. — Меня качает от гнева, он пульсирует во мне как жар от очага.
Мама хватает с полок шкатулку с украшениями и вытряхивает из нее содержимое. Вниз летят браслеты и ожерелья, падают горкой на полу. Она дергает ящики с достаточной силой, чтобы вытащить их полностью, и вываливает все их содержимое на кровать.
Пока она перебирает футболки и нижнее белье, из уголка ее глаза вытекают слезы, добавляя черноты на лице.
Мама не эмоциональный человек. Она законник до мозга костей. Она помешана на контроле. Правилах. Тот хаос, что она устраивает в моей комнате, настолько не в ее характере, что я просто стою с открытым ртом.