Из бревенчатой хижины раздались крики женщин и детей. Драгун с отрядом быстро окружили и обезоружили людей Калеба. Хокан не мог отвести взгляда от лица убитого, уже выбеленного смертью. Его оглушила внезапность, с которой тот прекратил существовать. Все случилось как по волшебству.
Женщина в вуали рядом с Хоканом дышала мелко, словно могла вобрать только обрывки воздуха. Смотрела она лишь на того, кого уничтожила. Подняла дрожащую руку к губам, и скоро едва слышимые стоны переросли в плач — долгие стенания, прерывавшиеся лишь вдохами тех мелко нарубленных кусков воздуха, которые скорбь перестраивала внутри так, чтобы наружу они выходили уже нескончаемой песнью отчаяния. Дети всё плакали. Поселенки всё кричали. Начали колотить в дверь. После долгих неустанных завываний плач женщины в вуали стал рваным, как ее дыхание: за каждым кратким вдохом следовал равно краткий вскрик. Наконец, словно внезапно приняв решение, она прекратила. Все еще глядя на Калеба, она сказала пару слов одному из отряда, тот, в свою очередь, дал знак двум товарищам. Вместе они унесли тело. Понурив голову и зажав глаза ладонями, женщина вновь овладела собой и положением. Распрямилась — выше, чем раньше, — и медленно подняла вуаль, приколов ее к шляпке, и открыла глаза, горящие от гнева.
— Ты! — проревела она, показав на толстяка. — Иди сюда.
Тот подошел и покаянно остановился в нескольких шагах. Они молча смотрели друг на друга. Те, кто унес тело, теперь собирали костер из сухих веток со школьной крыши. Не выдержав молчания, толстяк пригладил волосы, прочистил горло и заговорил. Но после первого же слова женщина обрушила на него самую свирепую атаку, что Хокан когда-либо видел.
Ее прогнивший рот плевался студенистыми словами ненависти. Забыты все предосторожности, с какими она скрывала десны. Напротив, прогнившая черная дыра словно стала абсолютным оскорблением и угрозой, страшнее рокочущих, мокрых, безобразных слов, хлеставших вместе со слюной. Она все еще держала пистолет, тыкая им то в тело, то в толстяка. На этой связи строилась ее гневная речь. Она словно не замечала, что указкой ей служило оружие, отчего то становилось еще грознее — словно, стоит женщине вспомнить его истинную природу, она будет обязана восстановить и его истинную функцию. Поселенки в хижине голосили с удвоенными усилиями и таранили дверь чем-то тяжелым. Дети всё плакали. Шагнув вперед и нависнув над лицом толстяка, женщина плевала в него оскорблениями пополам со слюной. Хокан понял последние слова, подчеркнутые стволом, ткнувшим в круглую грудь в жилете: «Ты виноват». Она чавкала черными деснами и шипела. Казалось, шипение исходит не от нее, а от пары блестящих слизняков у нее во рту.
Тело Калеба возложили на неопрятный костер рядом с развалинами школы.
— Нежнее, — приказала женщина и опустила вуаль. Затем кивком отправила охранников проследить, чтобы женщины прекратили греметь. Дети всё плакали. Очередным движением подбородка она приказала драгуну зажечь костер. Все мужчины — и нападавшие, и их жертвы — сняли шляпы. Пламя занялось быстро. Ветки затрещали, и тело вдруг провалилось в пламя, распространяя вонь зловещего жаркого.
После мгновения молчания женщина, целиком вернув себе обычное хладнокровие, снова повернулась к толстяку и бросила короткий приказ. Тот с дрожащими губами попытался возразить, но не успело слово сорваться с губ, как он решил, что лучше будет подчиниться. Снял пиджак, жилет, манишку и рубашку. Все смотрели на него. Вечер кровоточил — в темнеющей синеве проглядывала пара звезд. Вот на земле оказались туфли толстяка, затем — брюки. Женщина не скрывала нетерпения. Он нехотя снял нижнее белье и так стоял, обрюзгший и молочный, в одних носках и подвязках. Кто-то рассмеялся. Едва заметный ее жест — и одежда отправилась в угли догорающего дома. Еще один короткий кивок — и поселенок с детьми выпустили. Мужья бросились к ним, но одна осталась наедине с ребенком. Она с непониманием озиралась, а затем, увидев костер, упала на колени и разрыдалась. Женщина в вуали разглядывала ее с большим интересом. Клэнгстонский отряд в полном составе оседлал коней — кроме толстяка, брошенного с поселенцами, пока драгун уводил его серую кобылу. На губах толстяка пузырились сбивчивые мольбы. Хокану велели следовать за женщиной в экипаж. Они уехали вместе с конвоем. Стоны и всхлипы брошенного скоро затихли вдали.