Джеймс кивнул, не отрывая глаз от пива.
С шумным и напускным дружелюбием, какое Хокан позже встречал у проповедников и уличных торговцев, надушенный мужчина задал очень длинный вопрос, а потом сделался объемнее, заложив большие пальцы в рукава жилета.
В ответ Джеймс буркнул то ли с дерзкой, то ли с испуганной сухостью.
Толстяк, не теряя невозмутимой улыбки, сочувственно кивнул, словно имел дело с больным дитем или безобидным дурачком.
Драгун, уползший в самый темный угол, зажал одну ноздрю и выстрелил соплю. Толстяк вздохнул, взмахнул в его сторону дряблой рукой и извинился усталым, даже материнским тоном. Затем повернулся обратно и задал новый вопрос — с вечной улыбкой, вечной вежливостью. Джеймс таращился в кружку эля. Толстяк повторил вопрос. Лишь немногие игроки и выпивохи могли притвориться, будто ведут свои разговоры. Джеймс несколько раз обмахнул грязную стойку ребром ладони. С наигранным терпением толстяк показал на магазин, где они только что закупались припасами, и что-то снисходительно объяснил. Договорив, он пожал плечами и посмотрел на Джеймса, и тот после долгой паузы ответил: «Нет». Толстяк снова пожал плечами, оттопырил нижнюю губу, хлопнул себе по бедрам, подняв мощную волну флёрдоранжа, и покачал головой, словно отказывался принимать какой-то невероятный вымысел за неопровержимую истину. Он постоял еще с задумчивым видом, затем изогнул брови и кивнул, притворяясь, что наконец понял ответ Джеймса и примирился с ним. Драгун высморкал вторую ноздрю. Ничего не вылетело.
Бармен уж было собирался подлить Джеймсу снова, когда в таверну заглянул паренек из магазина и объявил, что осел готов. Джеймс достал из кармана штанов несколько монет, но толстяк, разыгрывая смертельную обиду, воскликнул: «Нет-нет-нет-нет-нет-нет!», — и вклинил накрахмаленный рукав между Джеймсом и барменом. Коротко и церемонно что-то заявив, он сделал глубокий вдох и, наконец, повторил, пока его пальцы заползали меж пуговиц жилета: «Добро пожаловать в Клэнгстон».
Хокан и Джеймс вышли и проверили веревки и ремни вьюков на осле. Джеймс медленно пустился в путь, не оборачиваясь, но Хокан задержался у коновязи. Он огляделся, убедившись, что его никто не видит, и жадно напился из лохани, черпая бурую воду пригоршнями, бок о бок с лошадьми, осаждаемыми мухами. В баре загоготали. Хокан повернулся, испуганный и сконфуженный, но дверной проем был просто черной дырой в залитом солнцем фасаде. Потом он вспомнил женщину и поднял глаза. Окно поблескивало непроницаемо. Хокан нагнал Джеймса, и они вместе покинули единственную улицу Клэнгстона.
Возвращались они как можно быстрее, останавливаясь с наступлением темноты и снимаясь до первых лучей. Временами Джеймс говорил Хокану следовать за ним задом наперед, обметая землю, чтобы скрыть и запутать следы. Иной раз Джеймс неожиданно останавливался и всматривался в пустоту, приложив к губам указательный палец, к уху — ладонь, выслушивая погоню. Они перекусывали вяленым мясом и галетами (Джеймсу и то и другое приходилось отмачивать в воде) и ни разу не развели костер.
Хотя в Клэнгстоне они провели всего ничего — и то короткую обшарпанную улицу сложно было назвать городом, а его немногих чумазых обитателей практически разъели стихии, — по возвращении Хокана все равно поразил примитивный прииск Джеймса у ручья. Весь лагерь — кучка веток, пара досок от разбитой тачки да хлам, имевший какую-то ценность только в глуши, и все — вразброс вокруг кострища. Айлин и дети, скакавшие от радости при их появлении, были истерзанными, одутловатыми, гнойными существами. Не только одежда, но и сама их кожа пришла в негодность и висела на костях, как сношенная марля. Истощенные, но распухшие на солнце; серо-голубые глазки сияли на фоне лиц таким лихорадочным огнем, что на их радость было страшно смотреть. Хокан вспомнил проклятых лесных созданий из сказок брата.
Вместо того чтобы сделать их положение лучше, новые припасы только углубили пропасть между Бреннанами и миром. Развесив лампы, Джеймс мог работать круглые сутки. Он превратился в одержимый скелет, вкалывал день и ночь, прерываясь, только чтобы ускользнуть во мрак и спрятать добычу. Айлин с детьми не теряли жизнерадостности, но старались сторониться Джеймса, уже неспособного сдерживать припадки гнева. Хокан, когда не рыл канал и не таскал валуны, проводил время с детьми, учившими его английскому, хотя те слова не выходили за пределы их окружения или скромных требований их игр.