Пришлось преодолевать препятствие. Хорошо хоть, сапоги выдержали, никто из шахтеров воды ими не зачерпнул.
— Здесь уже близко, — сказал Колян в оправдание, — и теперь будет сухо.
Дальше и правда, лужи закончились, потому что штрек чуть пошел вверх… После второго короткого поворота, Колян, шедший проводником впереди, остановился:
— Все, пришли. Дальше лучше не дергаться.
Насчет электричества он постарался, потому что в этом месте времянка обрывалась, и светилось сразу лампочек десять, не меньше. Вдобавок, на земле, небольшими пулеметами стояло два маленьких прожектора.
— Включать? — спросил, обращаясь куда-то в пространство, Колян.
— Подожди, не все сразу. Здесь курить можно?
— Мы курим, — с оттенком какого-то ершистого превосходства, ответил Колян.
Закурили все. Остальные четверо были ребята молодые, призванные из липецких деревень, не наигравшиеся в игры, да и игр толком никаких еще не видевшие, — поэтому гордые от общения с начальством, ловившие на лету каждое их слово. Раз курить, так курить, — хоть всю пачку сразу.
— Ну все, давай, — сказал Толик.
— Приготовился? — с тем же оттенком некого внутреннего превосходства, спросил Колян.
— Давай, — коротко бросил Толик.
Колян нагнулся, щелкнул переключателем, — оба прожектора вспыхнули, как два небольших солнца, выбросив перед собой разгоняющий тьму свет…
Сразу за ними лежало полусгнившее бревно, должно быть, изображавшее границу, а за ним, метрах в пятнадцати, стояли сгоревшие останки человека.
Не взрослого человека, а подростка или карлика, ростом где-то метра в полтора, не больше. Странно было, что этот сгоревший танкист не свалился на землю, а остался стоять, словно бы все живое в нем уничтожило неведомое пламя, но не тронуло отчего-то вестибулярного аппарата, который продолжал исправно функционировать.
Правее, метрах в пяти вглубь, застыла другая неживая фигура, но в отличии от первой, это был не сгоревший остов, а заледеневший. И — нормального роста. Сквозь блестящую поверхность льда, покрывавшую этого покойника, можно было даже различить выражение крайнего ужаса на его лице…
— Не приведи господи так кончиться, — прошептал Толик. — Это кто? — показал он на танкиста.
— Как кто, Пашка Пименов, — ты же знаешь… А тот, просто парень из бригады, они вместе шли.
— В Пашке же метр восемьдесят было.
— Усох, — хмыкнул Колян. — Как обуглился, так сразу и усох… Мы хотели их из ружья расстрелять, чтобы не пугали напрасно, но решили подождать до твоего приезда.
— Больше никто туда не ходил?
— Как ты думаешь…
— А где…
— Дальше, видишь поворот, вон там…
Толик с заметным усилием оторвал взгляд от скульптур и посмотрел в нужное место.
Нужное место тоже обнаружилось без труда. На повороте штольни, где-то метрах в пятидесяти от наблюдателей, лежала осыпавшаяся со стены порода. В этой-то породе что-то, под сильным светом прожекторов, сверкало.
Колян молча протянул Толику бинокль.
Тот подогнал под себя окуляры, и приник к оптике.
На перекрестье оптического прицела обозначился наверняка драгоценный камень. Не один, — там же в грязи еще что-то поблескивало.
— Да, похоже, — сказал он Коляну…
Если бы кто слушал их со стороны, то удивился бы переменившемуся его тону. Его голос стал передавать интонации и мурлыканья сытого кота, и отеческой похвалы отличившемуся ребенку, и страстного признания влюбленного ненаглядной красавице.
— Если камень кинуть, проходит?
— Запросто.
— Ничего не известно, что там, за поворотом?
— Ничего.
— А ты говоришь, динамит… Здесь рогом упереться нужно, но пробить эту хреновину, протолкнуть как-нибудь.
— Что это за хреновина, ты знаешь? — спросил Колян.
— Да какая разница!
— Может быть, есть, — если она что-нибудь снова выкинет.
Толик опустил бинокль и повернулся к Коляну.
— Знаешь, — сказал он, — почему я в Москве сижу, а ты здесь по окраинам кантуешься?.. Не знаешь, — так я тебе скажу: потому, что я не Маркса по ночам читаю, а дело делаю. А начальство уважает тех, кто делает дело.
— Тебе видней, — пожал плечами Колян. Хотя «Маркс» задел его до печенок. А никто, кто задевал его когда-то до печенок, не ходил больше по земле живым.
— Значит так… Вы, ребята, все как следует поснимайте, на память. В одном экземпляре. Кассету потом отдадите мне. Как отснимите, этих обалдуев разбомбите, пусть покоятся с миром… После обеда запускаем первого.