Генерал одобрительно поглядывал на свою Сибирь.
— Обратите внимание: всюду береза — вон в овраге, а дальше будет в ущелье; а над Енисеем березка Офелия, сорвалась с камня и плывет в мокром веночке. А березы над Байкалом! Ветер и дождь клонят и гонят их вдоль оловянных волн, как русских баб в мокрых шалях. Есть березки-альпинистки — собрали рюкзачки и отправились в массовую горную вылазку; а есть березняки — как фруктовые сады — беленые стволы без конца и края.
Проводник надел поварскую курточку. Разнося чай, он работал, как фокусник: сахар вылетал у него из любого рукава: «Прошу, товарищ генерал, прошу, товарищ инженер!»
Павлик ехал в синей спецовке. Он был польщен, когда его назвали инженером, — он всегда мечтал, чтобы его книги выходили, как выходят технические, в синих переплетах с золотым тиснением.
Генерал мог бы рассказать о елях Азии, собранных и плотных, и о елях растрепанных, о роскошном муаре густых сосен и о соснах, которым пурга и тайфун оставили две-три ветки, о кедрах и пихтах, но как ашуг, впечатления которого переменились, поет о другом, так и генерал говорил теперь о воде.
— Чай покамест неинтересный, до самого Иркутска такой. Вода хлором отдает, а на Ангаре ополоснем чайнички — там всем водам вода. А вскарабкаемся на Яблоню, — так генерал фамильярно называл Яблоневый хребет, — там вода еще лучше, а в Улан-Удэ опять с хлором, а в Чите — не вода — кисель.
Чтобы не вспугнуть генеральские словечки, Павлик не записывал, а старался запомнить, хотя и знал, что в работе, целеустремленной и цельной, почти невозможно воспользоваться соблазнительными аттракционами чужих наблюдений.
Мальчик же с общей тетрадью, которого давно звали пить чай, влюбленными глазами глядел на генерала.
— Ты записывай, записывай, — говорил генерал, — классу доложи.
Мальчик смутился и убежал в свое купе.
Вагон остановился на таежной станции, как раз у фонтана, где цементные амуры, согласно реализму без крылышек и в купальниках, по мере сил изображали пионеров.
Генерал накупил газет и после читал вслух о жаре в Альпах и о наводнениях в демократической Германии. Было жарко и у нас на Дальнем Востоке, где город выстраивался в очередь к колясочкам с мороженым и автоприцепам с квасом и, покончив с минводами и лимонадами, требовал в гастрономах шампанского и в столовых окрошки.
— Погреемся! — говорил генерал. — За Читой угарцем начнет попахивать, будто Забайкальская и Амурская железные дороги мобилизовали наличные самовары и ставят их на еловых шишках. Значит, где-то горит тайга, и посмотрите за Шилкой-Пассажирской, за Тетеркиным Ключом задымится хвоя, и пробьется сквозь нее пламя, будто в тайге железнодорожный узел и все локомотивы со всех путей пускают пар, будто открываются и закрываются паровозные топки.
Мальчик уже без общей тетради притаился под стоп-краном у генеральского купе, но генерал заметил, позвал мальчика в купе и посадил рядом.
— Ты, видать, пятерочник! — и все рассказывал и рассказывал о семимильных сапогах экскаваторов там, куда одни метеориты залетали, о жар-птице электровоза, проносящегося вдоль глазастой сибирской деревеньки, о старинных трактах-колесухах и о коврах-самолетах — они как эстафета: приземлился на одном, а другой, заправленный, ждет. Перенес на него чемоданчик… и дальше.
Станции еще сохраняли старые названия: Проселок, Гужевое, Чахлово, Болотная, Снежница, Грязный (разъезд), Облепиха, на 5902-м километре от Москвы — Хохотуй (чего хохочешь!), на 6274-м — Кручина, но важнейшие новые железнодорожные линии впадали в магистраль, как великие реки в величайшую реку, но через грандиозные железнодорожные узлы красные тракторочки следовали на юг, и серые чаечки катеров — на север, а над всей огромной территорией станции, над множеством путей стрелок, сигналов диспетчер кричал по радио составителю: «Переставь Запад на Восток», и, понятно, по силам это было лишь богатырям.
Ну и люди были, как богатыри.
Изюбр и сохатый еще попадались, а медведь уже лег.
Поздней осенью, преодолевая бурелом, в мокром снегу, по звериным тропам, на оленях с минимальным вьюком, а потом на плоту по речке брызгалке-каменухе, где в тишайших коридорах накапливалась шуга, пробирались изыскатели железнодорожной трассы.
Олени отказывались идти — отпускали оленей, шли с максимальным вьюком на спине.
Плот застревал — слезали в ледяную воду и толкали плот.