— Вы поете мою песню… Вы ее запомнили. От души благодарю…
Вот так и они сидели, Павлик с Машей, а старая тропинка звала их на Столовую гору, а винты судов и самолетов рыли перед ними воду и воздух, а колесо катилось за колесом.
Желтые вагоны — тиковые диваны, занавесочка на фонаре с догорающей до утренних зорь свечой — старинный второй класс, в котором тетя Аня возила Павлика, а бабушка — Машутку, — звали их с собой.
Зеленые общие вагоны двадцатых годов приглашали Павлика на третьи полки к лесорубам: «Свезем в Пятницкое, а хочешь — в Вологду, желаешь — в Архангельск?»
Одинаково зеленые — жесткие и мягкие вагоны годов тридцатых кричали Павлику и Машеньке: «С нами на Днепрогэс, на Беломорканал, в Махачкалу, в Бийск!»
Длительному курортному отдыху Маша предпочитала восьмидневную поездку в светло-коричневом, так называемом международном вагоне, Павлик любил ночную работу в его подвижных кабинетах.
Как мягко ложился свет из-под золотистого абажура, как сливался вишневый блеск лакового купе с излучением медных вешалок и дверных ручек! А стоило потушить лампу, и за окном возникали любимские ельнички или ракиты под Нежином, а то в деревья Заволжья уходил Сызранский мост или отставали от поезда темнеющие башни Дербента…
Приветствуя гудками и колоколами, Павлика и Машу увлекали суда, на которых они ходили или встречавшиеся им в пути.
Некоторые из них затонули в гражданскую войну, другие погибли в Отечественную, но, поднятые с волжского дна или из черноморских глубин, они вместе с мурманскими рефрижераторами и енисейскими лихтерами, пассажирскими «Тукаем» с Камы и «Довженко» с Днепра, вместе с приписанной к Одессе франтоватой «Кахетией» и заляпанными жидкой грязью, но орденоносными земснарядами, углубляющими выход из Дона, пришли сюда, чтобы звать Павлика и Машу к знакомым и незнакомым берегам…
Павлик вздохнул, и Маша вздохнула тоже.
— Что мне с тобой делать?
Приветственно покачивая плоскостями, приглашали их в полет воздушные корабли.
На этом они летели в Самарканд, на этом — в Вильнюс, этот перебрасывал их с аэродрома на аэродром.
Он таранил тучи, выскакивал из голубенького окошка и вскакивал в другое, вставал на попа и прыгал козлом, что ничуть не тревожило теток в теплых платках, крепко посматривающих, чтобы не ровен час кто-либо посторонний в воздухе не украл их «битоны».
Молочницы 20-ю минуту болтались среди дождевых капель, в непосредственной близости от сучьев, скворечен и телевизионных антенн, перекрыв на 19 минут и 1 секунду мировой рекорд 1903 года, когда летательный аппарат братьев Райт продержался в воздухе 59 секунд.
Воров и на этот раз не оказалось, и хотя отчаянный межрайонный самолетишко то греб крылом мокрые гряды, то, взмыв над деревенскими светелками, вертел цирковые фокусы, ни один бидон не перевернулся и ни одна капля молока не пролилась, вероятно, происходило известное дошкольникам явление, когда на бечевке размахивают незакрытой банкой с песком, а песок не просыпается.
Как писал Гейне: — Heisa! Wie springt das Schifflein — ишь, прыгает, кораблик! — а они сидели в креслах, и к ногам их были прикованы гири.
Павлик пробовал писать — фраза ломалась у него под тяжелым пером, он пытался уловить мысль — мысль ускользала.
За неделю он потерял килограмм и за сутки 300 граммов.
Маша в кресле думала о Павлике.
— Поедем в горы!
— Зачем…
— Я закажу такси!
— Не надо…
К ужасу лечащего врача, профессор согласился, Маша вызвала такси, и Павлику не оставалось ничего другого, как сесть в машину.
Осень дышала теплым мускатом. В ветровом стекле непрестанно менялись ее золото и пурпур, и Машу, как тридцать пять лет назад, волновала осенняя яркость и отчетливость. Маша так надеялась на встречу с водопадом и на свидание если не с теми местами, где они висели над обрушившейся тропой, то, во всяком случае, с началом этой тропы у шоссе.
Однако водопад пересох, и до начала своей тропы они не добрались.
Значительно ниже, за рестораном у вертикального утеса, с которого обрывались нерешительные капли, а не свергался бешеный каскад, на шоссе шла киносъемка и бесконечно репетировали один и тот же эпизод.
Режиссер, бесцеремонный южанин в долгополой рубахе с гарпунами и сколопендрами, увидев приближающееся такси, расставил руки и не пустил дальше, будто дорога принадлежала только ему и его съемочной группе.
Павлик сидел как истукан.
— Поговори с ним, тебя пропустят! — кипела Маша и внезапно решила: — Едем обратно!