— Сколько можно сидеть! — заявила Маша, хотя не прошло и пяти минут, как Павлик сел.
Не успели они сделать несколько шагов, дубнячок раздвинулся, и распахнулись наклонные к морю, залитые солнцем пространства.
Скалы и ущелья, карьеры и закрома бункеров, провода над полями лаванды и виноградниками, водохранилища и оранжереи, группы кипарисов и за ними кемпинги и санатории, медицинские и дикие пляжи, белый теплоход у кремового мола и море — налево чуть ли не до Анапы и направо — едва ли не до дунайского устья, — все блестело и сияло, и Маша ввела Павлика в это якобы противопоказанное им, а на самом деле ободряющее сияние.
Держа курс на одинокий и тоже сияющий тополь внизу, она ушла вперед, но вдруг остановилась, так как у сверкавшей под водопроводным краном лужей ей пересек дорогу кильватерный гусиный строй.
Вы, конечно, помните: Маша боялась гусей, и только гусей, с той детской прогулки в дантовском лесу, когда она, Машутка, убежала от бабушки и московского актера.
Гуси и сейчас двинулись на нее.
Они и сейчас повернулись все сразу и, вытянув изгибающиеся шеи, наставили клювы на Машу. Павлик поспешил к ней.
Гуси, замахав крыльями, ретировались, а храброму Павлику стало хорошо, очень хорошо, великолепно стало, как в детстве, когда все выпукло и ярко, когда снега дневной луны — и те у ног, нагнись, скатай в ладонях и запусти снежком хотя бы в эту несмеяну-царевну, — Маша, улыбнись!
С Павликом так бывало, например, в городе на Амуре.
Утро и половину дня Павлик хлопотал о билетах, кроме того, потеряв семь часов на разнице между московским и местным временем, не выспался. Потому, не развязывая шнурков, он снял ботинки и лег на диван.
— Ты спишь? — кричит Маша, распахивая двери номера. — Я уезжаю!
Павлик сам придумал эту поездку, но почему обязательно сегодня!
— Можешь спать, — бегает Маша от стола к тумбочке, где нужное для поездки.
Павлик неохотно приподымается. Последние годы ему нравится комфортабельная машина, где можно удобно вытянуться, купе с индивидуальным умывальником, каюта-люкс.
Он опускает ноги с дивана и, не развязывая шнурков, зацепляет их за крючки своей обуви.
— Зашнуруй ботинки как следует, — кричит из дверей Маша, — я тебя подожду!..
Деревянные боковые улицы города пока в XIX веке, каменный центральный проспект в XX, зато новая обширнейшая площадь рассчитана на XXI век.
Автобусная остановка, как всегда, на другой стороне.
Не считаясь с обозначенными белой краской переходами («А кто-то трудился — красил!»), Маша напрямик переходит сейчас пустую площадь.
— Тебя оштрафуют! — но Маша у автобусной остановки и, разумеется, не изволит занять очередь.
Павлик трагическим шагом направляется к переходу. Площадь по-прежнему свободна от машин, но не может же он идти на красный свет! Да, он педант, скучный человек, но правила уличного движения надо уважать…
Наконец-то Павлик у автобусной остановки. «Ты за кем?» — хочет он спросить Машу, но не спрашивает, а иронически наблюдает штурмовую посадку.
Как ни странно, они попадают на первый же автобус, и садится не только Маша, но и Павлик, правда, у входа и несколько боком.
Единственная задача входящих на следующих остановках — отдавить Павлику правую или же левую ногу.
Вихрастый парняга отдавливает ему обе ноги.
Павлик резко отодвигает невежу.
Тот приносит извинения.
Извинений Павлик не ожидал. Павлику неловко. Парень никакой не хулиган.
Рядом с Павликом освобождается место.
— Садитесь, — говорит Павлик, но парень не садится.
Павлику стыдно, и он старается глядеть мимо парня, в окошко.
Городской проспект сменило загородное шоссе. Нет, снова улица.
Город возобновляется. Павлик смотрит на прямоугольники новейших жилых блоков, перед ним по вертикалям и горизонталям — балконы, балконы, балконы и на балконах удочки… Какая прелесть!
Над сопками вечерняя звезда, светлая в светлом небе, и как далеко, и как высоко, а ясная искорка…
С протоки потянуло свежестью. Между жилыми блоками за вкопанным столом — рабочая семья, и дочка-модница ужин подает, и мать ворчала бы, выговаривала, отчитывала: «Что ж ты, дочка!», «Как же ты, дочка!», «Да почему, дочка!», но майский вечер очарователен, и все, как у Шевченко, — только не хрущи гудят, а теплоходы на Амуре, и не пахари идут с плугами, а движется по шоссе дальневосточный автотранспорт.
Захват ладони у паренька что надо! Такие руки бывают золотыми, а пробы нет. На войну опоздал, с медведем не повезло. Встретил медведя на огородах, да не было пистолета, чтобы выстрелить, как выстрелил Мересьев, а главное — незачем было стрелять: кубарем катился от паренька медведь — черные пятки. И не такой уж он, этот паренек, вихрастый, но как различишь подвиг, когда рабочий день кончен?