Кэтрин окончила школу, имея в аттестате высший балл по всем предметам, кроме физкультуры, и получила стипендию от муниципалитета для продолжения образования, она без всяких сомнений отослала документы в университет Денвера, и ее так же без сомнений туда зачислили. На медицинский факультет.
Кэтрин задумчиво закусила уголок подушки. Интересно, а если бы она, скажем, подалась в Новый Орлеан? Или в Нью-Йорк? Или на Аляску? Могла бы ее жизнь сложиться иначе? Или Дэвид всё равно, по какому-то невероятному стечению обстоятельств, рано или поздно оказался бы в то же время и в том же месте, что и она?
Ей этого никогда не узнать. Все было, как было. И глупо сожалеть о прошлом, тем более когда в нем столько счастливых моментов…
Кэтрин вспомнила своего наставника профессора Роунсона, первую практику в больнице, сладостно-мучительный год после университета, когда она жила при больнице и работала все время, когда не спала, а иногда и вместо сна, то человеколюбивое вдохновение, знакомое врачам и миссионерам, когда трудишься для других, забывая себя, вспомнила триумфальную защиту диссертации и…
И, конечно, первую встречу с Дэвидом.
На тот момент она была очень молодым — всего-то двадцать четыре! — специалистом, подающим большие надежды — еще бы, защищенная диссертация по онкохирургии!
А еще она была очень одинокой двадцатичетырехлетней девушкой, не женщиной, потому что девственность ее до сих пор никто не востребовал.
А природа неумолима и требовательна, и особые требования она предъявляет к женщине, и Кэтрин уже начала задумываться о своей «биологической бесполезности» и оглядываться на чужие коляски.
И подоспел день рождения подруги, Мэдлин, одной из первых, с кем Кэтрин подружилась в университете. И если бы она выпила на один бокал вина больше, то, возможно, все пошло бы иначе. Она тихо продремала бы до конца вечера на диванчике в углу, потом подруги вынесли бы ее из бара, усадили в такси, довезли до дома, уложили спать, и на следующее утро она проснулась бы с больной головой, выпила таблетку аспирина и пошла бы на работу, как всегда… Но нет же.
В тот вечер она выпила вина. Чуть больше, чем обычно, но ненамного, правда. Однако именно это «ненамного», каких-то полбокала кьянти, сыграло с ней шутку, которая затянулась на шесть долгих лет. Они развязали ей язык и зажгли дьявольский огонек в глазах, разрумянили щеки и добавили ленивой грации обычно сдержанным движениям. Кэтрин из строгой, одержимой медициной девицы превратилась в привлекательную сексуальную девушку, которая ищет приятных приключений. И она нашла себе приключение. Конечно, это было наполовину случайно…
Но дальше события развивались, как в захватывающем фильме. Конечно, «захватывающим» этот «фильм» можно было назвать только в масштабах жизни Кэтрин. У других подобные вещи случаются нередко и особой ценности не имеют. Но для Кэтрин этот вечер перевернул все.
Он пришел с друзьями чуть позже них. Он сидел напротив нее и просто смотрел. Смотрел два часа подряд, и Кэтрин поначалу не знала, куда деваться от этого пронзительного, но вроде бы ни к чему не обязывающего взгляда. Потом по-обвыклась, и он даже стал ее согревать. Так согревает раскаленный металл: можно поднести руку и ощутить тепло, но упаси Бог дотронуться…
Кэтрин сразу же выделила его. У нее вошло в привычку рассматривать людей и по лицам, жестам, посадке головы, развороту плеч угадывать черты их характера, воображать, какую жизнь они ведут. У Дэвида было лицо недоброго человека, который способен на исключительные поступки. Орлиный нос, густые брови, холодные серые глаза, упрямый, чуть презрительный рот. Он не смеялся вместе со всеми, лишь чуть-чуть улыбался краешком губ, но Кэтрин видела, что и эта полуулыбка высоко ценится его друзьями, а редкие замечания, которые он делал, они выслушивали неизменно внимательно. Судя по всему, он умел шутить с серьезным лицом, потому что после некоторых таких замечаний за его столиком повисала пауза, а потом все взрывались хохотом. Все, кроме него, — он так же снисходительно улыбался. Кэтрин подумала тогда, что из него вышел бы великолепный отрицательный персонаж для какой-нибудь романтичной легенды, а потом не один раз смеялась над своей глупостью.
В последний год, правда, смеяться перестала.
И вот этот персонаж сидел и изучал ее взглядом. То пронзал насквозь, то подбадривал, то будто бы трогал, причем под одеждой… И Кэтрин сидела смущенная и завороженная его глазами и купалась в ощущениях, новых, необычных для нее, как в теплом море, по поверхности которого бегают электрические разряды. И ей это нравилось, чертовски нравилось, и чем больше было выпито вина, тем яснее становилось, что удовольствие одерживает верх над смущением.