Но никакой палаты не было. Я сидела, по-прежнему зажав рот рукой, упершись локтем в стол, рядом маячила Парашка, и перед моими глазами лежал паспорт на имя Мазуровой Олимпиады Львовны, урожденной Куприяновой.
Без фотографии, со смазанными печатями, но, несомненно, настоящий. Под безумным от испуга взглядом старухи я вела пальцем по строчкам: глаза — голубые, волосы — русые, возраст — двадцать три года, вдова купца третьей гильдии Мазурова Матвея, сына Сергеева, и двое детей ее: Евгений, сын Матвеев, и Наталия, дочь Матвеева, фамилией Мазуровы, четырех лет.
Значит, не сон, подумала я, прислушиваясь к отголоскам острой боли в животе, привычной почти каждой девушке или женщине раз в четыре недели. Это не сон, это новая жизнь…
Я прижала рукой паспорт, словно он мог куда-то исчезнуть, и оглянулась на спящих детей. Моих спящих детей. Евгения и Наталию, четырех лет, фамилией Мазуровы.
Новая жизнь — и лучший подарок, кто бы его мне ни сделал. Господи, господи, у меня двое детей.
Я вытащила еще один документ, опасаясь, что разобрала я текст чисто случайно и все остальное не пойму, но нет, я читала словно на родном русском, не спотыкаясь ни на едином слове, хотя почерк иногда оставлял желать лучшего. Свидетельство о смерти помещика Льва Куприянова. Свидетельство о смерти помещицы Марии Куприяновой, разница с мужем — всего два дня. Родители Олимпиады скончались в возрасте пятидесяти и сорока семи лет, слишком рано, и, скорее всего, причиной смерти было что-то заразное или несчастный случай.
Закладная банка, судя по вензелям с коронами, государственного, с жирной печатью «погашено». Свидетельство о смерти купца третьей гильдии Матвея Мазурова, сына Сергеева. «Выпись из метрической книги» моих малышей. Завещание…
Только сейчас я сообразила, что Парашка сидит, не шевелясь, и громко, как кузнечные меха, дышит. Дышала ли я сама?
Находясь в здравом уме и памяти, но, судя по скачущему, невнятному почерку, уже при смерти, мой муж завещал все свое состояние, как то установлено высочайшим указом, сыну своему Евгению, с указной долей одной четырнадцатой недвижимого имущества и одной осьмой движимого сестре его Наталии. Указная часть одной седьмой недвижимого имущества и одной четвертой движимого назначалась супруге, Мазуровой Олимпиаде, дочери Львовой, то есть мне, как мне была вверена и опека над прочим имуществом по достижению Евгением совершеннолетия.
Я утерла выступивший на лбу пот — здесь нестерпимо жарко. Какого черта мой муж на смертном одре написал завещание, если все осталось, как установлено «высочайшим указом», то есть все по закону?
«Единородным сестрам моим Ларисе и Клавдии надлежит призреть жену мою Олимпиаду и детей ее по юности лет ее и малому опыту, до той поры, пока жене моей Олимпиаде двадцать семь лет не минует, или не выйдет она замуж по сроку траура. Ежели выйдет жена моя Олимпиада замуж после означенного срока траура, но до того, как сын мой Евгений достигнет совершеннолетия, указной части одной седьмой недвижимого имущества жену мою Олимпиаду лишить в пользу дочери моей Наталии, а одну четвертную движимого имущества сократить до одной шестнадцатой, в день, когда она сочетается новым браком. Прочую указную движимую долю ее передать сестрам моим Ларисе и Клавдии за призрение детей до достижения ими возраста зрелого, и жене моей Олимпиаде в случае нового брака детей не передавать. За сим последняя воля моя исполнена будет. Матвей Мазуров». Печати, подписи свидетелей и поверенного.
Какого черта? Я скрипнула зубами, и был бы мой покойный супруг жив, я бы еще раз его похоронила. Какого черта он в своем завещании указал, что мои дети не могут быть со мной, собиралась бы я замуж или же нет? Какое наследство, если не считать таковым остатки былой торговой роскоши в виде бывшего склада, нынешнего дома, который даже отапливать нечем?
Я взяла один из обычных листочков и сразу нахмурилась. Это был список, безусловно, ценных вещей — колье аметистовое, фермуар, кольца с сапфирами и рубинами, браслет с рубинами, диадема с аметистами и бриллиантами, нить жемчужная, еще жемчужная нить, кажется, я знаю, где одна из этих проклятых нитей.
— Параша, где это все? — спросила я, показывая старухе лист, хотя вряд ли она умела читать. Парашка от меня отодвинулась, поджав губы.
— И-и, матушка… — протянула она, почесывая нос. — Нешто не помнишь?
Дура. Я помотала головой.
— Сама все благодетельнице отдала за кров, за стол. Ну как забыла?
— Зачем я это сделала, если мой муж велел ей за мной присматривать без всяких условий?
Сколько мне, интересно, сейчас лет? В курсе ли Лариса условий завещания моего мужа? Скорее да, ей наверняка поверенный все озвучил. Я сидела, корча озадаченные рожи, и, судя по выражению лица Парашки, она о моих умственных способностях мнения тоже была невысокого.