Калленберг вернулся в ванную, сбросил махровый халат и, остановившись перед зеркалом, выпятил торс и напряг мускулы бицепсов. Неплохо, совсем неплохо. В последний раз он натер огромное тело туалетной водой, пощекотал указательным пальцем пупок, прополоскал рот, припудрил тальком пальцы ног. Почувствовав себя гладким и надушенным, он натянул плавки, накинул на плечи пестрый золотисто-красный халат и взглянул на светящийся циферблат. Час ночи… Чтобы попасть в комнату Пегги, достаточно пересечь коридор. Накануне капитан получил приказ никого не пускать в ту часть судна, где располагались их личные апартаменты. Все в порядке. Готовясь шагнуть, Калленберг принял вид обольстителя. Но смутные опасения оказаться не на высоте все же не покидали его.
Калленберг три раза осторожно постучал в дверь. Изнутри послышался голос Пегги: «Войдите». Дверь неслышно открылась. Пора, средство начинало действовать. А долгий опыт научил его, что супруга с самого начала должна узнать, в чем заключается сила ее мужчины.
Его первые слова даже ему самому показались странными. Хотелось произнести нечто блестящее, остроумное и нежное. Но все, что удалось выдавить из себя, была невесть откуда взявшаяся фраза:
— Ваши драгоценности в безопасности?
Пегги заметно встревожилась.
— Почему вы об этом спрашиваете?
— Не знаю. Просто так.
— Странное начало.
Смутившись, он встряхнул головой, заметив краем глаза, что Пегги, одетая в строгий серый костюм, стояла опершись о комод, довольно далеко от супружеского ложа, хотя оно и заполняло почти всю комнату. Калленберг подошел к ней, взял за руки и спросил, чувствуя все ту же странную скованность:
— Хотите чего-нибудь выпить?
Слишком холодно она его принимает. Похоже, ее разозлила его неудачная фраза.
Пегги нетерпеливо высвободила руки, а он молча откупорил шампанское, наполнил два бокала и один протянул ей со словами:
— За нас и нашу новую жизнь.
Она лишь слегка пригубила, а он жадно осушил свой, налил себе еще и спросил:
— Вам не жарко?
— А вам?
— В общем-то да.
По правде говоря, все в нем пылало. Эти проклятые пилюли слишком быстро начали действовать. С каждым ударом сердца его тело вздрагивало как от разряда высокого напряжения.
— Вы мне не сказали, как вам нравится спальня?
— Речь, полагаю, идет об этой подстилке? — в голосе Пегги слышалась явная насмешка.
Растерявшись, Калленберг чуть не выронил бокал, но сделал вид, что принял ее слова за шутку.
— Вы ее уже опробовали?
— Нет. — Небрежным жестом Пегги отказалась от протянутого ей бокала.
Калленберг залпом опрокинул свой, чувствуя, как его охватывает приступ злости. Эта дамочка еще не знала, чем рискует. Трахнуть бы ее бутылкой по голове или вышвырнуть в море.
Парадоксально, но эти импульсы к убийству, которые временами озадачивали и его самого, были мощным стимулятором его мужской силы. В такие минуты он не знал себе равных, о чем хорошо знали его жены и многочисленные подружки, с которыми Герман занимался любовью, поначалу хорошенько отколотив свою партнершу.
— Скажите, а почему вас прозвали Синей Бородой? — В глазах Пегги зажегся лукавый огонек.
Сбитый с толку, Калленберг опустошил еще один бокал и хихикнул:
— Видите ли, я прячу трупы своих жен в шкафу.
От досады, что снова сказал глупость, он прикусил губу.
— Так я и думала, — усмехнувшись, сказала Пегги.
— Что вы имеете в виду?
Она не ответила, а он нервничал все больше и больше.
— Говорите же! Что вы имели в виду?
Действие пилюль становилось невыносимым. В венах, казалось, бушевал огонь, пронизывая все тело до кончиков пальцев ног. Он сделал последнее усилие, чтобы этот долгожданный момент не был испорчен окончательно, и, смущенно кашлянув, вполне дружелюбно спросил:
— Пегги, что это на вас нашло? Я вас чем-то обидел?
— Нет.
— Тогда почему вы меня так встретили? Почему? Если б вы знали, как я вас хочу! Если б вы только знали!..
— Вот как?
— Да я умираю от желания. Неужели это не видно?
На ее лице мелькнула загадочная улыбка.
— Пока я ничего не вижу.
Приняв ее слова за приглашение к действию, Калленберг ринулся к ней, хотел обнять.
— Пегги! О, Пегги!
Она грубо оттолкнула его.
— Не так! Отойдите!
— Но как? — промямлил он. — Как?
— Раз вы утверждаете, что желаете меня, я хочу видеть.