— Ну что там, дома-то? — нетерпеливо спросила она. — Клавдия как? Маша?
— Клавдия — ничего,— неторопливо хлебая борщ, сказал Егор. — Дояркой все на ферме. Руки, жалуется, болят. А так — ничего. И Маша дояркой. Вековухой она осталась, Маша-то. Вишь как... Вековухой...
— Сколько не ей годов?
— За тридцать перевалило. Тихая она, работящая, а вот...
— У нас одной за сорок было, и то замуж вышла.
— Оно б и не поздно, — согласился Егор, — да за кого выходить-то? Десяти мужиков на всю Леоновку не насчитаешь. Которые парни малость подрастут — прочь бегут. Кто в ремесленное. А кто до армии в колхозе дотянет — после армии все равно не воротится, в городе осядет. И остаются девки безмужними.
— Председателем-то кто у вас? — спросила Дарья. — Все тот тридцатитысячник?
Егор дохлебал борщ, отодвинул тарелку.
— Съели мы тридцатитысячника, — досадливо почесав висок, проговорил Егор.
— Скоро съели.
— Скоро... Да и то сказать — прислали его к нам — будто в кипяток кинули. Ему б прежде понятие дать об колхозных обычаях, а он без понятия приехал. Соберет людей: ты надои повышай, ты поле паши, сюда организуй, туда мобилизуй... Да еще и в хозяйстве не кумекает мужик, к земле не приверженный, еле горох от овса отличит. Ну и не совладал... Теперь жалеем тридцатитысячника. Ему бы подмогнуть — и стронули бы колхоз. А мы не подмогнули. Вроде как чужие, стояли да глядели... Вот и догляделись. Теперь пьяница председательствует.
— Гнать надо пьяницу, — проговорила Дарья.
— Оно прогнать-то недолго. А ставить кого? Пяти лет не прошло, как Хомутов помер, а уж четыре председателя сменилось. Портки бы так на новые менять — богато б жили.
— Колхозники сроду не будут богато жить, — убежденно проговорила Катя. — В городе всякий месяц зарплату дают, а у нас?
— Богатство с неба не свалится, своими руками надо его творить, а вы все в разные стороны, как грязь из-под копыта. — Егор сердито сверкнул глазами на дочь. — Уговаривали с Клавдией: поступай в техникум, на агронома аль на зоотехника выучишься... Колхоз-то им, молодым, поднимать. Не схотела...
— Кто его разваливал, тот пускай и подымает, — буркнула Катя.
— Война его развалила, — сурово проговорил Егор. — Война все наши труды порушила. Мы перед войной хлеб на трудодни возами развозили. И государству красные обозы на элеватор везли, и колхозникам хватало. Война... С войны не спросишь.
— Что же мне теперь из-за этой войны свою жизнь губить? — запальчиво проговорила Катя.
— Как бы тут хуже не сгубила. Боюсь я, — обращаясь к Дарье, озабоченно продолжал он, — боюсь — разбалуется в городе. Фенька Сизова уехала в город долю искать, да вот уж второго ребятенка матери привозит. И замуж не вышла, и детенков своих растить не хочет, по году не наведает. «Не хошь, — говорит матери, — внучат принимать — в детдом отдам». А мать у нее совестливая. «Как же, мол, в детдом при живой матери? Пускай уж у меня растут».
— Я, в случае чего, своих не повезу в деревню.
— Видала? — мотнув головой в сторону Кати, проговорил Егор.
— Чего ты говоришь-то? — укоризненно проговорила Дарья. — Девчонка ведь еще!
— Все бабы из девчонок делаются, — отбрила Катя.
«Ну, дерзкие стали девки, — подумала Дарья. — Нагляделись в послевоенные годы на женщин, стосковавшихся в одиночестве, наслушались бабьих несдержанных разговоров. Дуры шелопутные! Одногодки-парни вместе с ними растут, и любовь, и семья — все будет, так нет! Нахватались всякой дряни, любовь от пакости не отличают».
— Что, Даша, — спросил Егор, — найдется ли для нее работа на заводе?
— На заводе вряд ли, — сказала Дарья. — Автоматика людей теснит. Да и делать там без специальности нечего, техникум надо сперва кончить. А стройка у нас большая затевается, к нашему заводу, можно сказать, еще один завод пристраивать начинают. Пусть пока на стройке поработает, а после в каком-нибудь из новых цехов обоснуется.
— Твою дорожку, стало быть, сызнова пройдет, — сказал Егор.
— Я свою проложу, — бойко проговорила Катя.
С трудом вытаскивая резиновые сапоги из вязкого желтого месива, Дарья идет по дороге, рассекающей стройку. Дорога заасфальтирована, но снег и глина налипли на нее так плотно, что асфальта не видно. Самосвал натужно гудит, торопясь с кирпичом к строителям. Дарья отступает с дороги, взбирается на земляную насыпь.
Она потом долго стоит на этом непрочном бугре, разглядывая стройку. Влажный ветер бьет ей в лицо, пробираясь сквозь старое пальто, до дрожи холодит тело. Ноги стынут в сапогах, по щиколотку погруженных в грязь. Хмурые облака плывут над землей. Уныло и неприветно выглядит развороченная бульдозерами строительная площадка.
Но Дарья не замечает ни холода, ни сырости, ни сумрачности дня. Словно этот пронизывающий ветер ранней весны непостижимо уносит прочь три десятилетия, подарив пожилой усталой женщине свидание с ее молодостью.
В первый миг кажется Дарье, что совсем такая же она, эта стройка, как была тогда. Натянутая на колышки проволока очерчивает контуры будущего цеха. Прямоугольная траншея с высоким глинистым гребнем по наружному краю протянулась вдоль дороги. А там уже готов фундамент и в несколько рядов уложен кирпич, и каменщики, постукивая молотками-кирочками, выводят стены первого этажа. Отвалы взрытой земли, груды кирпича, железные балки, связки стальных прутьев арматуры, бадьи с раствором, доски для опалубки разместились на просторной площадке, поражая взгляд размахом начатого дела.
Но чего-то не хватает сегодняшней стройке, чтобы сравняться с той, давней, на которой работала Даша. Людей не хватает! Сколько ж тогда, при рождении завода, копошилось народу с носилками, с тачками, с лопатами, с ломами, с топорами, с лошадьми и грабарками... А ныне стройка малолюдна, словно в обеденный перерыв. Каменщики работают на кладке двух корпусов. Плотники сколачивают опалубку. Геодезисты ходят с теодолитом, приминая снег. Девчата укладывают в люльку кирпич...
Дарья переводит взгляд дальше, в самый центр строительной площадки, где поднялся до второго этажа длинный кирпичный корпус. Его начинали строить первым — Дарья зашла однажды по пути с завода посмотреть на зарождающуюся стройку. Возле строящегося здания мощный башенный кран растопырил на рельсах решетчатые ноги. Высоко над землей плавно поворачивался стальной хобот, люлька с кирпичом проворно ползла вверх. На макушке крана трепетал красный флажок.
Эта стальная громадина сразу напомнила Дарье тот незримый рубеж, который воздвигли между двумя стройками годы. И уж иной, вовсе не похожий на ту, давнюю, свою, показалась Дарье стройка. Самосвалы с кирпичом, бетоном, железом тянулись по дороге, притормаживая при разъезде с пустыми машинами. Громко, назойливо гудел экскаватор. Кран на гусеничном ходу, натужно рыча, взбирался на пригорок. Сипловатый голос через громкоговоритель требовал: «Прораб Тарасов! Зайдите в штаб стройки. Прораб Тарасов!»
В новом ритме, бойком, торопливом, как вся нынешняя жизнь, строился завод. И работать, должно быть, будет по-новому. Дарье уж не поспеть за бегом времени. Нюра с Костей должны поспевать. И Катя...
Дарья, вспомнив о племяннице, двинулась разыскивать ее. Надо спросить бригадира, как работает девчонка. Что-то недовольна была Катя, хмурая приходила со стройки и однажды обиженно заявила Дарье, что не за тем уехала из деревни, чтоб возиться с кирпичами. «А зачем?» — спросила Дарья. Но Катя, не ответив, выбежала из комнаты. И Дарья подумала, что сама она, должно быть, не знает — зачем. Сорвалась с места да понеслась прочь, как непривязанная лодка в половодье.
Каменщики, сбившись в кружок, яростно галдели. Дарья замедлила шаг, прислушиваясь.
— Не дают вовремя раствор, а потом везут навалом, — возмущенно говорил молодой парень. Аккуратный воротничок солдатской гимнастерки с белой полоской по краю выглядывал у него из-под телогрейки.
— Надо работать так, чтобы нагнать упущенное, — строго, начальническим топом проговорил кто-то в центре круга.