Вечер пахнет сиренью
- Видишь, я честен с тобой!
Руки, его красивые руки с длинными изящными пальцами, чуть заметно дрожали. Из-за этого исходящее из шкатулки мерцание окрашивалось то серебристым, то нежно-лазоревым, то рьяно-алым. Лера смотрела, завороженная, не в силах поверить услышанному.
Лев поставил шкатулку перед ней. Девушка склонилась, всматриваясь жадно. На дне, выстланном темно-синим бархатом, аккуратно и изящно, как ювелирные украшения на выставке, были выложены крохотные флаконы, сиявшие всеми цветами радуги.
- Я хочу, чтобы ты поехала со мной! Поехала и разделила мою тайну!
Лера, не отвечая, осторожно провела мизинцем по одному из флаконов, включавшему в себя золотистое с нежно-зелеными прожилками. Вскинула глаза. Лев, покоряясь неизбежному, ответил на ее незаданный вопрос:
- Интерес, перемешанный с недоверием. Наша первая встреча, помнишь?
Она сидела на опрокинутой лодке, подставив свежему ветерку разгоряченное после долгой ходьбы лицо. От реки уже начинал, дрожа, пробираться по земле туман, но это не мешало небесному художнику развернуть перед единственным зрителем полотнище великолепного заката. Такого буйства красок не увидишь в мегаполисе, где роль неба давно и прочно занимают рекламные вывески и паутина проводов.
- Закатом любуетесь? – раздалось за ее спиной.
Лера вздрогнула, досадуя на нарушенное уединение, и медленно обернулась. У незваного гостя были ярко-зеленые глаза в окружении сеточки легких морщин, белозубая улыбка и спутанная грива волос. Он, словно не замечая недовольного выражения на лице Леры, осторожно присел рядом, поправил полы походной куртки. Что-то звякнуло тихо. Девушка с досадой подумала, уж не бутылку ли с горячительным незнакомец носит с собой. Но спиртным от него не пахло, и взгляд леденцово-зеленых глаз был ясным и пронзительным. Он подвинулся так, чтобы между ним и девушкой оставалось расстояние, приличное для едва знакомых людей, но удобное для завязывания доверительной беседы.
- Я прихожу сюда уже неделю, - мягко сказал гость, словно ненавязчиво давая понять, кто именно явился тут нарушителем территории, - но не перестаю упиваться яркостью и чистотой небесных красок. Перед этим великолепием меркнут все мои умения и таланты. Сколько ни старайся – не повторить!
- Вы художник? – Лера невольно поддалась на фразу, брошенную ей, как приманка.
- Да, Лев Ланских, если позволите, - и внимательно вгляделся в ее лицо, ожидая реакции на произнесенное имя.
- А это?
Художник вздрогнул, словно выныривая из воспоминаний. Долго смотрел на горящий алым флакон:
- У старого дуба…
Дождь застиг их внезапно, посреди поля. Взвизгивая от холодных плетей, хлещущих по спине, Лера бросилась бежать. Лев догнал ее и, схватив за руку, решительно потянул к старому дубу, величественно раскинувшему свои ветви.
- Сумасшедший, - вскрикнула она, - разве не знаете, что нельзя прятаться в грозу под деревом! А если в него молния попадет?!
- Нет никакой грозы, просто дождь. Не бойся!
И впрямь. Дождь поливал знатный, но ни громовых раскатов, ни зловещих отблесков не было. Сконфуженная, Лера покорно нырнула под раскидистую крону и принялась отжимать волосы. Лев терпеливо ждал, но как только она замерла, прижал ее к стволу так, что сквозь промокшую ткань куртки она чувствовала шероховатость коры:
- Вам некуда скрыться, моя прекрасная гостья, и теперь я требую дани за то, что предоставил Вам укрытие!
- А как же благородство и бескорыстие? – улыбнулась она, включаясь в игру.
- Только не тогда, когда теряешь голову от красоты!
И тут же поцелуем, крепким, страстным, жадным, требовательным, подтвердил свои слова.
Следующий флакон светился голубым. Не дожидаясь ответа, Лера сказала сама:
- Чаепитие на следующее утро…
Лев кивнул, пытаясь разобрать, каково ей осознавать, что все ее эмоции, все чувства, которые она испытала за время их романа, становились экстрактом в маленьких флаконах, связку которых он всегда носил на поясе, на тонкой, но прочной цепочке. Он не обкрадывал ее, этих чувств не становилось меньше, и интенсивность их не слабела, и не тускнели душевные краски. Все, что ему доставалось – лишь малые крохи, но их было довольно, чтобы обеспечить себе вдохновение.
Но все равно он был вором, потому что не говорил ей о том, что самые заповедные, потаенные веления ее сердца он превращает в то, что потом смешивается с самой обычной акварелью, и заставляет его картины оживать. Дар, неожиданно обнаруженный. Дар, который компенсировал ему невозможность проявлять в картинах свои собственные чувства. Это он и пытался объяснить сейчас Лере. Сколько раз он сидел перед батареей пустых флаконов, вызывая в себе то гнев, то отвращение, то восхищение, то тихую нежность, вот как эту, небесно-голубую, но – ничего!