Конечно, это будет видно даже снаружи. Всякий, кто посмотрит на Лялика, будет знать, что он сделал. Тому, кто посмотрит, будет стыдно. Так же стыдно, как самому Лялику. Должно быть, нельзя больше жить на свете, и следует умереть.
Умрет теперь, после греха, и попадет прямо в ад. Но это все равно. Нельзя уже быть святым. Умереть — очень страшно, а жить тоже нельзя. Разве можно жить, когда всякий узнает, всякий будет видеть?
Да, вытянуться, сложить руки на груди, закрыть глаза и лежать так, пока не придет смерть. Как это будет? Все равно. Как-нибудь.
Лялику противно смотреть на свое собственное тело, потому что оно кажется ему ужасно грязным. Таким грязным, что его никогда нельзя будет отмыть.
С закрытыми глазами поворачивается на спину. Складывает руки. Вот так лежать, — и смерть придет. Должна прийти.
Слышно, как бьется сердце, как переливается кровь в жилах. Бьется сердце робко и, как кажется, все медленнее. Если очень захотеть умереть, то оно должно перестать биться совсем. А потом...
Да, да, нужно хотеть сильнее.
Никогда он не вырастет совсем большим, никогда больше не будет вставать, обедать и ложиться спать. По арифметике так и будет знать только до деления многозначных. Дальше есть еще именованные числа и дроби. Они интересные, эти именованные числа. Лялик неожиданно вспоминает свой учебник — весь растрепанный и закапанный чернилами. Почему-то теперь очень приятно о нем думать.
Но ведь нужно же хотеть сильнее.
Может быть, в аду Лялик сразу сделается большим. На картинах там всегда рисуют только взрослых.
Или Бог его простить за то, что он умер так рано. А в ад пошлет Настю. Но ее все-таки жалко, если она будет гореть. Она говорит, что тут нет ничего худого. Только приятно. Если...
На другом конце квартиры внезапно гремит железо, слышатся голоса и шаги. Они приехали. Папа открыл дверь ключом и теперь запирает ее изнутри на большой железный крюк.
У Лялика совсем замирает сердце, кровь отливает от головы, и ему кажется, что смерть уже близко.
Нет больше никакой надежды, они все знают. Так, о чем-нибудь, о маленьких штуках они никогда не догадываются. Но это они должны знать. Это написано на его лице, на всем теле. Может быть, они узнали уже обо всем, еще когда ехали домой.
Говорит мама.
— Зажги поскорее свечку. Я наткнулась прямо на подзеркальник.
— Сейчас, сейчас... А у меня опять две спичечных коробки. Должно быть, ограбил Сергея Силыча. Это ему — за проигрыш... Ну, где же свечка?
У папы голос веселый, гладенький, какой бывает, только, когда папа приходит из гостей, где долго ужинают. Лялик слышит, как скребется спичка, потом вспыхивает.
Почему они так весело говорят? И почему не идут прямо сюда? Неужели они еще не знают?
Лялик схватывает каждый звук, каждый шорох. Разбирает, что у папы поскрипывает один сапог. И в этом скрипе, таком обыкновенном, есть что-то слегка успокаивающее.
Вот они уже в спальной. Сквозь опущенные веки Лялик чувствует, что теперь там светло. Папа громко зевает. Мама пощелкивает застежками у лифа.
— Лампадка вся выгорела. Настя опять забыла потушить.
— Она какая-то рассеянная, эта Настя. Не влюблена ли, как ты думаешь?
Скрипит стул. Это папа сел и снимает сапоги. Кряхтит.
— Нет, ты представь себе, какой все-таки осел этот Сергей Силыч! Играет чуть ли не двадцать лет и до сих пор не может научиться. У меня была коронка, от десятки. Я ему передаю бубновку...
Да, они еще не знают, ничего не знают. Сердце начинает биться ровнее. Но открыть глаза еще страшно.
Настя хитрая: всхрапывает. Как будто спить.
— А ты заметил, что Сонечка сегодня целый вечер дулась на жениха? Я тебе говорила, что у них расклеится.
— Вот еще... Хотят жениться — и пускай. Очень даже хорошо. Сонечке-то пора. У нее уже и прыщики по лицу пошли. Самая верная примета.
— И прыщики... Она вообще подурнела.
Скрипит створка шкафа и шуршит шелк. Мама вешает платье. Папа, тяжело ступая в одних носках, проходит по комнате.
— Перезрелая таки девица.
— Кто?
— Да Сонечка-то... И вообще... неаппетитная. Сухая, как стерлядь.
— Ну, ты-то немного в этом понимаешь.
— Я? Неправда. Ты и не знаешь, какой у меня был тонкий вкус. Правда, я поздновато женился, но это только доказывает...
— Ты опять пил мятный ликер?
— Гм... Рюмку.
— Я видела. После ликера ты всегда начинаешь вспоминать разные свои похождения. Пожалуйста... Мне неинтересно.
Папа чмокает губами. Целуется? Нет, это он так, по воздуху.
— И что я женился на тебе — это тоже доказывает мой вкус. Ты у меня и сейчас еще совсем ничего. Право. И тут у тебя... настоящие пышечки... И тут... И в этом месте... Вообще все, как полагается.