Впрочем, на язык она развязнее Петровны. Петровна больше молчит или улыбается, и хлопает кучера по лицу, когда тот не во-время начинает заигрывать. Настя любит говорить.
Раскачивается туловищем, перепрыгивая с ноги на ногу, и что то напевает.
— Господи, тоска у нас... Вот я жила на последнем месте, у купцов, так там каждую неделю гости, балы. Барыни приходят в открытых лифах.
Кучер почему то недоволен.
— Вот, погоди... Замуж то выйдешь, так муж тебе прижмет хвост. Не растанцуешься.
— Ну, как же! Я такого не возьму. Я — добренького.
— Дурака найди.
— И найду. Дурак всегда лучше умных. А прок от них один и тот же. Все одинаково свое дело делают.
Петровна подходит к самовару, заглядывает в трубу. Скоро закипит.
Лялик недоволен, что Насте на последнем месте жилось веселее, чем у них. Он смотрит на прусаков, которые шевелят усиками, и говорит:
— Папа — богатый. Ему на будущий год, может быть, дадут генерала
— Все-таки они чиновники!—замечает Настя. — А чиновники скупые. Купцы всегда веселее живут.
— Так ты и шла бы опять на последнее место! — совсем обижается Лялик.
Настя машет обеими руками.
— Ну их ко всем! Там ко мне хозяин приставал. Как поймает в темном углу, так и давай щипаться. А раз утром барыня пошла в церковь. Он меня позвал в спальню да и повалил на барынину кровать. Еле вырвалась.
Кучер сомневается и покачивает головой с аккуратно расчесанным пробором.
— Уж будто и вырвалась?
— Ну, хотя бы и нет... Тебе какое дело? Для тебя все равно не очистится. И бородища то у него была такая же, как у тебя... Колючая... Ну, вот барыня-то раз и накрыла. И вместо того, чтобы мужу всю бородищу выщипать — она на меня. — „Чтобы, кричит, и духом твоим тут не пахло!“
— Паскудники! — говорит Петровна и опять заглядывает в трубу. Ей очень хочется чаю.
Кучер смотрит на дешевенькие стенные часы, бойко размахивающие длинным маятником с оловянной пуговицей на конце.
— Десять часов... Вам-то уже и спать пора, барчук.
Лялик проверяет.
— И совсем не десять, а еще только без четверти. Не хочу я спать.
Петровна медленно расстегивает верхнюю пуговицу у своей ситцевой кофты и чешет круглое, белое плечо.
— За господами то когда ехать?
— В одиннадцать велено. Опять часа три, а то и больше, простою на морозе.
— А ты поезжай в двенадцать.
— И то поеду. Тоже... Хорошего кафтана не сошьют, а жди их. Под низ по два полушубка надеваю.
— Должно быть, это скучно — господ ждать, Артем? — сочувственно спрашивает Лялик. — Они там ужинают, едят, а ты сидишь на морозе. Да?
— Чего хуже.
Лялик думает, что, когда он сделается настоящим барином, то обязательно сошьет своему кучеру теплый кафтан. Но у Петровны верхняя пуговица осталась незастегнутой — и это отвлекает.
Настя зевает, перегибаясь назад всем туловищем. Она вся гибкая, как без костей.
— Пойти, что ли, в комнаты — постели застелить... Ох, и тоска... Пойдете со мной, Лялик?
— Нет, я тут буду.
Настя хитро посмеивается.
А я бы вам сказочку рассказала... хорошенькую...
Лялик знает, что Настя называет сказочками разные истории о мужчинах и женщинах, которые очень интересно слушать, но все-таки ему хочется остаться в кухне. Настя уходит.
— Барчук, а ведь Настюха-то без ума от вас! — нашептывает кучер и подмигивает. — Уже такой, говоря, хорошенький мальчик, так одна прелесть. Вы бы не плошали, когда она к вам приставать начнет... Или не умеете еще?
То, что говорит кучер, почему-то приятно, но все-таки Лялик немного краснеет. И, чтобы скрыть свое смущение, говорит с деланной хвастливостью:
— Как это так? Я все умею. А если не умею, так ты мне покажи.
Кучер обнимает своей огромной, черной рукою сидящую рядом Петровну.
— Наука не долгая.
Расстегивает ей еще несколько пуговиц. Петровна слабо отбивается.
— А ну тебя... Соромно.
— Чего соромно? Разве барчук не знает, что у тебя за кофтой то запрятано?
Обнажает ей грудь. Лялик видит поверх низко опущенного ворота рубахи белый, с синими жилками и с коричневым пятном на конце, мешок, туго набитый жиром. Кучер играет с грудью, потом целует ее.
— Оставь, говорю! Срамник!
— А это видали, барчук?
И Лялик чувствует, что то, что делает теперь кучер, неприлично и постыдно, и нельзя, и не нужно смотреть, но не может оторваться и пристально смотрит на всю эту тучную, белую наготу, которую обнажают перед ним.