- Тебе известны наши правила? - строго поинтересовался у меня Митрич, когда я зашла в подсобку, где находился кофейный столик для персонала.
- Да, Степан Дмитриевич, известны.
- Тогда почему посетитель пробавляется у меня в баре своим тухлым соком? Ты поставила его в известность, что вход сюда со своими напитками запрещен?
- Я предложила приготовить ему коктейль — он отказался.
- Надо было позвать Андрюшу, раз сама не в состоянии справится с ситуацией. Собственно, я вам за то и плачу, чтобы вы справлялись с любой ситуацией. К тому же, как ты говоришь, тебе хорошо известны наши правила. Тогда, почему ты их игнорируешь? - продолжал выговаривать мне Митрич.
- Я их не игнорирую, просто этот парень явно болен и я решила...
- Ты уволена.
- Что?
- Я увольняю тебя.
- А за что?
- За то, что решаешь там, где тебя не просят. Вижу, для тебя наши правила не писаны.
- Хорошо, - не стала я спорить. - Мне уйти сейчас?
- Доработаешь смену, а завтра с утра получишь расчет.
Я повернулась и вышла из подсобки. Больше говорить с ним было не о чем и не зачем. Если уж Митрич что-то решил, то это навсегда. Ждать понимания и сочувствия от человека с замашками мелкого лавочника, вдруг выбившегося в боссы, нечего.
Конечно, я испытывала горечь, но мы все время жили под постоянной угрозой сиюминутного увольнения и невольно привыкли к мысли, что это когда-нибудь произойдет и именно так, а не иначе закончится твоя работа в баре. Ты не уволишься когда удобно тебе, увольнение настигнет тебя неожиданно, как несправедливая кара. Но всегда оставалась крохотная надежда, что уж с тобой-то этого не случится, что это обойдет и минует тебя. И вот сейчас эта надежда была разбита вдребезги, и мне оставалось одно — уйти с достоинством, без глупых выяснений и унижений.
Самое паршивое, что Митрич на этом не успокоился. Ему непременно нужно было вышвырнуть из своего заведения, не понравившегося посетителя. Уверена, мысль о том, что кто-то подумает, что в его баре могут предлагать сок в обшарпанной мятой упаковке, будет еще долго преследовать его жутким кошмаром. Маленький пакетик томатного сока являлся нешуточной угрозой репутации бара и его владельцу.
Только я вернулась на свое рабочее место, как возле стойки появился Андрюша — внушительных размеров суровый парень без чувства юмора.
- Будьте добры, пройти со мной, - тихо попросил Андрюша, деликатно склонившись к парню.
Тот с трудом отвел взгляд от полированной поверхности стойки, поднял глаза на Андрюшу, и внимательно оглядев его, негромко заявил:
- А почему бы тебе не отвалить от меня, а?
Минуту Андрюша непонимающе разглядывал парня, по-видимому, ожидая, что тот продолжит хамить. Я же невольно напряглась. Мой опыт работы в баре, за время которого я насмотрелась всякого, говорил, что парень, который был раза в два мельче нашего Андрюши, не стал бы просто так нарываться. Те, кому ясно, что его шансы невелики и что лучше не ввязываться в переделку, стараются всячески избегать выяснения отношений с Андрюшей и, удалиться достойно.
Сейчас, видимо, не тот случай и Андрюше следовало быть осмотрительней. Не настолько уж парень был пьян, чтобы не соображать, чем грозит ему его хамство. Но Андрюша привык, что его немалые габариты сразу производят соответствующее впечатление и всё, как правило, решалось тихо: присмиревшего нарушителя спокойствия подхватывали под локоток и деликатно провожали до дверей. Минуту другую Андрюша честно силился воспринять услышанный им ответ, как шутку.
- Слышь, покинь заведение, - попросил он по-свойски, скрестив огромные руки на широкой мускулистой груди и подумав, дружелюбно добавил: - По-хорошему...
- Отвали, - равнодушно отмахнулся от него парень и отвернулся.
- Не понял? Чё ты, только что сказал, чебурашка?! - опешил Андрюша, но, спохватившись, все же решил уточнить: - Ты меня не слышал?
Чебурашкой Андрюша обзывался тогда, когда его не на шутку злили, так как всякое сквернословие было в нашем заведении под строжайшим запретом, то для ругательства наш охранник и вышибала выбрал имя этого милого зверька. Почему? Для всех это оставалось загадкой, как и для самого Андрюши, который только смущенно улыбался, когда его об этом спрашивали.