— Ох, Емельян! — прижимая жирный подбородок к шее, укоризненно покачал головой Вильников.— Грех-то на душу на старости лет? А я думал, хоть ты мне на чистую воду его поможешь вывести. Ну когда он проверить мог, если он только сегодня вернулся?
Евлампьев почувствовал, как шею, уши, все лицо ему заливает жаром, и подумал, что всем им видно сейчас, как он краснеет. Будто какой-то нашкодивший школьник. И Молочаев, и Бугайков после их «таймаута» еще не успели войти в работу, конечно же обратили внимание на их разговор и слушают.
— Ну есть же его подпись, ну что ты…— снова, теперь уже совсем не глядя в глаза Вильникову, пробормотал он.И зачем меня в ваши дела вмешивать?.. Имеешь если к нему претензии… знаешь, в бытность свою руководителем группы я все недоразумения выяснял без посторонней помощи.
— Это точно, подтверждаю как прямой свидетель, — громко сказал из своего угла Молочаев.
О, черт побери! Дело уже дошло и до заступничества. Как школьник, совершенно как нашкодивший школьник…
— Ладно, Петр, — сказал Евлампьев, вставая со стула.В общем, вот я тебе чертежи принес, что дальше мне делать — знаю, я пошел.
Он повернулся, старательно не глядя в сторону Молочаева с Бугайковым, прошел до двери, открыл ее и вышел в зал.
О, черт побери!.. А когда-то Молочаев пришел к нему в группу совсем мальчишкой, он его натаскивал, как щенка…
Девочка-техник, на столе у которой стоял телефон, глянула на него от своего кульмана сочувству ющим взглядом. Евлампьева всего передернуло: какое же у него должно быть лицо… Но тут же он вспомнил, что она все время теперь смотрит на него так — с той поры, как подзывала его на те телефонные звонки. Славная девочка…
Он дошел до свосго кульмана, механически отжал рычаг, поставил доску в вертикальное положение, снова зажал, прошел к столу и сел на стул. В висках стучало, голова разболелась. Дибазол надо пить, аскорутин, какого ж черта! Для своего здоровья — и забывает!..
Он закрыл глаза, посидел так, с закрытыми глазами, следя за дыханием и стараясь ни о чем другом, кроме как о том, чтобы выдерживать его ритм, не думать, и стало легче.
— Ты чего на работе спишь сидишь? — услышал он рядом с собой голос Матусевича. Открыл глаза, повернул голову и увидел, что тот стоит возле него, смотрит н смеется.— Я вот хоть, коль спать захотелось, проминаж по бюро совершаю, а ты — совершенно нагло!
— Это я йогой занимаюсь, — сказал Евлампьев.— Знаешь такую штуку?
— А-а! — поморщился Матусевич.— Читаю я тоже об этих штуках. Спасение, в общем, утопающих — дело рук самих утопающих. У тебя чего, смотрю, доска голая? — вернулся он в прежний свой подтрунивающий тон.— Надо ведь так уметь спать на работе, чтобы видимость кипучей деятельности была.
Евлампьеву нравился такой тон, он любил такие шутливые, легкие разговоры, но сейчас он был не в силах поддержать его.
— Да это я просто только что сдал все. Вот сейчас только от Вильникова.
— А-ах!..— зевнул Матусевич. Прикрыл рот ладонью и похлопал по нему. — А помнишь, Вильников тогда говорил, обедали когда вместе, кто это Слуцкера на бюро подсадил?
— Ну? — спросил Евлампьсв.
— Чего — ну! Интересно просто. Вспомнил вот. Он тут много по-своему ворочать начал. Вертухину, девицу такую из вильниковской же группы, помнишь?
— Помню.
— Ну вот. Сколько от нее Вильников выл. Сколько к Канашеву ходил — убери, только место занимает. А этот сел, огляделся — и будь здорова, что из того, что у тебя дядя замдиректора…
— Вот как, уволил ее.
Известие было действительно любопытным. О ленивости этой Вертухиной и безнаказанности ходили легенды.— То-то я ее не вижу…
— Ну вот,— повторил Матусевич. Он любил поговорить о подобных вещах, и мясистое, заплывшее лицо его так ин засветилось от удовольствия, что Евлампьев слышит обо всем этом от него первого.— Да Вертухина что! Знаешь, что теперь шагающие балки ни на какие машины ставить не будут?
— Погоди, как не будут? Шагающие балки?
— Шагающие,— все с тем же удовольствием подтвердил Матусевич.— Роликовые секции вместо них. На все машины. Вон у Молочаева твоего слябовая как раз идет — и тоже ролики.
— Да не-ет, не может быть, — с сомнением протянул Евлампьев.Я знаю об их машине, ннтересовался. У них же там действительно какой слиток, триста миллиметров в сечении.
— Ну вот. Вот,— развел руками Матусевич.— Тем не менее. На Западе не делают шагающие, роликами обходятся, давай и мы.
До Евлампьева наконец дошло, что Матусевич не шутит.