Он повернулся к детективам и сказал:
— Они послали молодого человека прямо из семинарии, ему двадцать четыре года, Даниэль Роблес, пуэрториканец. И он будет иметь дело с восьмидесятилетними итальянцами, этот юный Даниэль воистину собирается ступить в логово льва!
Марселла расхохоталась.
— Мне следовало бы оставить вас ему в помощь, — сказал Орьелла, передразнивая ее.
— Да, конечно! — согласилась Марселла.
— Нас привела сюда необходимость, — сказал Карелла, — произвести обыск в церкви, если вы не возражаете.
— Обыск?
— Cosa? — спросила Марселла.
— Una perquizione, — сказал отец Орьелла. — Но что вы собираетесь искать?
— Наркотики, — сказал Хейз.
— Здесь? — воскликнул Орьелла.
Это немыслимо, чтобы в церкви находились наркотики. Это все равно, что сообщить: в следующую воскресную мессу дьявол будет читать проповедь! В единственном слове «Здесь?» содержалось не только удивление и неверие, но и отвращение. Здесь? Наркотики? Дурман? Здесь?
— Если наша версия правильна, — пояснил Хейз.
Марселла, видимо, понявшая это слово, уже опять качала головой.
— Поэтому мы хотели бы осмотреть церковь, — сказал Карелла. — Посмотрим, что нам удастся найти. Если в церкви дурман, если он имеет какое-то отношение к этому… ну… это может изменить дело.
— Да, конечно, — сказал Орьелла и пожал плечами, как бы говоря: «Это совершенный абсурд! Наркотики в церкви! Но если вы хотите искать их — ваше дело, я просто преданный слуга Господень, меня перевели из любезного моему сердцу прихода в этот гадкий район!»
— Мы постараемся вам не мешать, — сказал Хейз.
— А миссис Хеннесси дома? — спросил Карелла. — Она могла бы помочь нам.
— Она на кухне, — сказала Марселла.
— Я позвоню ей, — предложил Орьелла и подошел к своему столу. Нажав на кнопку на подставке телефона, он подождал, а затем произнес: — Миссис Хеннесси, вы не могли бы прийти сюда? — Марселла нахмурилась. — Спасибо! — сказал Орьелла и положил трубку. — Она сейчас придет, — произнес он, и буквально в ту же секунду Алексис — красивая девочка-блондинка с серьезными карими глазами и торжественным видом — появилась на пороге канцелярии и сказала:
— Извините меня, — а потом узнала Кареллу.
— Здравствуйте, мистер Карелла, — улыбнулась она. — Я — Алексис О'Доннелл, мы встречались с вами в прошлую субботу.
— Да, припоминаю, — сказал Карелла. — Как поживаете?
— Спасибо, чудесно, — ответила она и, поколебавшись, спросила: — Вы что-нибудь выяснили?
— Немного, — сказал он.
Алексис кивнула, о чем-то на мгновение задумалась, в глазах ее застыла печаль, как и в ту субботу, перед тем, как она расплакалась. На ней была голубая куртка с вышитой золотом школьной эмблемой на левом нагрудном кармане, плиссированная зеленая юбка-шотландка, голубые гольфы, коричневые прогулочные туфли; Карелла понял, что она пришла сюда прямо из школы. Девочка обернулась к Орьелле:
— Надеюсь, я не помешала, духовный отец?..
— Вовсе нет! — оживился Орьелла.
— Но мы не знаем… ребята из КМО… не знаем, что делать с танцами в пятницу вечером.
Она обратилась к Карелле:
— Каждый год в начале июня мы устраиваем большой танцевальный вечер. Мы его наметили задолго до этого.
А потом вновь к отцу Орьелле:
— В прошлую пятницу мы отменили обычные танцы, а сейчас даже не знаем, что делать. Мы не хотим поступать неуважительно к памяти отца Майкла, но он дал Глории чек, и она не знает, отдавать его Кенни или нет — для оркестра на пятницу.
— Какому Кенни? — спросил отец Орьелла.
— Кенни Уолшу, — сказала она. — Он руководитель «Бродяг». Этот оркестр должен играть в пятницу. Он просил задаток в сто долларов, и отец Майкл дал Глории чек, но сейчас мы не знаем, как быть.
Орьелла тихонько хмыкнул и, похоже, надолго задумался над этой проблемой. Потом спросил:
— Отец Майкл занимался подготовкой этих танцев?
— О да! — воскликнула Алексис. — По сути, это его идея: «Танцы Первого июня».
— С какой целью? — спросил Орьелла. — А как использовались доходы?
«Не в бровь, а в глаз! — усмехнулся Карелла. — Интересно, что бы подумал Артур Л. Фарнс, с которым случился припадок из-за менял в храме, что бы он подумал о новом пастыре?»
— Мы покупали корзинки для бедных, — сказала Алексис.
— Какие корзинки?