Она рассмеялась, и эхо ее смеха заполнило подвал, будто отозвалось из всех эпох сразу:
— Дорогой, меня пытались заточить в Тауэре, Бастилии, Моабите, куче разных тюрем и замков всех эпох. А ещё в одном очень скучном бункере Сталина. Знаешь, чем это кончилось? — Она подмигнула, доставая из кармана шильдик из нержавейки с маркой новой торпеды. — Я просто сказала: «Ребята, смотрите, что у меня в руках!»
— И?
— И теперь тех ребят нет, а на месте того бункера — прекрасное лесное озеро. А я… — она потянулась за блокнотом, где аккуратным почерком выводила: «Рекомендации для НИИ-42: уменьшить вибрацию хвостового оперения… неустанные завихрения за обтекателем, прогнать в аэродинамической трубе…» и т. п., — …я всегда возвращаюсь домой, в этот подвал. Ты же знаешь. И всё знают, что меня неволить — очень вредно для здоровья.
«Вечная Маша» — это не просто тетя. Это тётя всей нашей семьи. Это шторм в человеческом обличии. И наша семья держится за нее, как за якорь, вот уже добрую сотню лет.
— А знаешь, почему ваш род, а до вас — другие (ну извини, вы были не всегда, а они тоже были хорошие люди), постоянно со мной? — она вдруг серьезно положила руку мне на плечо.
— Потому что ты… э-э-э… совершенно невыносима без нашего присмотра?
— Потому что бессмертие — скучная штука, — прошептала она. — А вы, мои "племянники", напоминаете, что даже вечность может быть веселой. И меня надо встречать из подвала чем-нибудь горячим!
Глава 2
Я знал Машу всю жизнь.
Отец знал её. Дед знал.
Из нашей семьи её первым встретил прадед, увидел практически девочкой с толстыми русыми косами, в годы гражданской войны. Своей, казалось, ровесницей.
Прапрадед мой был таким выдающимся учёным, что никто толком не понимал, чем он занимается. Но страна получала от него настолько нужные знания и изобретения, что семье не приходилось особо чувствовать перемены в её жизни и властях. Царь или генсек на троне, их не особо занимало, работы много.
Прадед, дед и отец продолжили работу, и оказались тоже нужны партии и правительству, хотя не унаследовали и половины талантов предка, но трудились усердно. Мы были нужны.
Это я, жертва перестройки и вернувшегося капитализма, не пошел по их стопам. Работать в "семейный" НИИ отправилась старшая сестра. Она переехала к мужу, а я остался хранителем дома. С тетей Машей.
Итак, в наш старый дом, когда он был ещё совсем новым, нас вселило Временное правительство, а большевистская власть подтвердила наши права. Сменилась только охранная грамота в рамочке у входа.
Гербовая бумага с подписью Ленина заняла свое почетное место, а почти такая же, с подписью Керенского, отправилась в шкатулку, где лежали высочайшие рескрипты аналогичного содержания на имя нескольких поколений обрусевших баронов.
Самый первый барон построил свой замок на гранитном фундаменте какого-то древнего сооружения. Под ним находили сваи из сибирской лиственницы от языческого не то храма, не то дома князя.
В родовом замке бароны дождались изгнания своих германских соплеменников и прихода русских властителей, которым присягнули и продолжили жить как жили — любимыми племянниками общей тёти Мари.
Замок развалился и выгорел дотла в начале 20-го века при наладке в нем газового освещения. Взрыв оставил без стекол весь центр города. Остался только добротнейший фундамент с огромным сухим подвалом.
На этом основании последний отпрыск баронского рода построил вполне современный для тех лет особняк и встретил в нем февральскую революцию.
Тетя Маша куда-то запропала, но это никого не обеспокоило, она постоянно искала где-то приключений, после которых радостно выходила из подвала, каждый раз с новыми волосами.
Барона убили грабители в начале лета 1917-го, тогда же мой прапрадед получил от властей его дом. Въехали отец-ученый и сын-гимназист. Прапрабабушка недавно умерла от тифа.
Обходились без прислуги, не считая приходящей кухарки, поэтому выгребать хлам из обширного подвала пришлось самим. Одежду, в весьма неплохом состоянии, забрал драматический театр, ведь там были образцы чуть ли не со средневековья.
Оставили древний верстак и какой-то камень, обтёсанный до почти идеального куба, с неведомыми рунами на гранях. И заперли дубовую дверь на новый висячий замок, до лучших времён.
До весны 1919 года.