— Ну что, поедешь или дальше будешь спать?
Иннокентий вскочил, и как сомнамбула, пошел к открытой двери.
"Мне это все приснилось. Какой ужас! Разве бывают такие сны?" Слева поплыл кладбищенский забор, за ним замелькали кресты.
"И это приснилось. Я живой и никогда не умирал".
Через час он добрался до дому. Не обращая внимания на ворчание тещи, рухнул на диван в большой комнате, и забылся в тяжелом похмельном сне.
Разбудил телефон. Он все звонил и звонил, а Иннокентий никак не мог оторвать голову от подушки.
"Неужели никто не возьмет трубку? Звонок междугородний".
Но никто не появился, и пришлось вставать самому.
Это звонил Юра из Смоленска.
— Привет! Как живешь?
— Почему звонишь в такую рань?
— Уже не рано. И потом тариф еще льготный. Что у вас нового? Когда приедешь?
— Не знаю. Если отпустят летом в отпуск, то скоро. Послушай, ты мне говорил, что где-то рядом с тобой Настя Евстигнеева живет. Как она там? Ты ее видишь?
— Настя умерла уже месяца полтора назад. Разве я тебе не звонил?
— Нет, не звонил. Отчего она умерла? — закричал Иннокентий.
— Что-то с сердцем случилось.
Юра что-то еще говорил, но смысл слов не доходил до Иннокентия. Он положил трубку и пошел в кухню. Там сел на табуретку и заплакал.
— Она не умерла. Она не успела вырваться. Я успел, а она не успела. Мне надо было спрыгнуть! Мы бы вдвоем спаслись.
Потом он немного успокоился и тупо уставился на дверную филенку со вздувшейся краской.
"Смерть — это действительно ребенок, играющий в шашки", — подумалось ему.
Он встал и начал отдирать краску, которая тут же стала отваливаться целыми кусками.
— Пора делать ремонт. Десять лет уже прошло, как красили в последний раз.
Печаль разума
Орел сидел на краю толстой ветки, а он уже несколько часов никак не мог пробиться туда. Ветка оказалась сухой, только несколько крошечных волокон внутри еще были живы, и он пытался пройти сквозь них, но это плохо удавалось: все было мертвым, все цеплялось и задерживало. Он радовался тому, что орел до сих пор не улетел, иначе все труды были бы напрасны, второго такого случая могло не представиться много лет. Наконец он сквозь кору почувствовал орлиные лапы, покрытые древней толстой роговицей, местами стершейся до мяса, местами потрескавшейся, почувствовал острые когти, которыми орел обнимал ветку: — одни были обломаны, другие измазаны остро пахнвшей землей, перемешанной с кровью. Орел вздрогнул всем своим огромным телом и с возмущенным клекотом сорвался с ветки.
И вот он уже летит над широкой горной впадиной, с огромной высоты оглядывая лежащий внизу плотным ковром лес. Радость переполняет его — радость свободы, высоты, спокойного и величавого полета. Складывает крылья, бросается вниз, у самых деревьев снова расправляет их и летит вверх, что-то крича изо всей силы. Но тут же страшная боль пронзает грудь. Он теряет равновесие, начинает снова падать, еле успевая зацепиться за ветку и вскарабкаться на нее. Еще секунда — он провалился бы вниз, запутался в ветвях и если бы не сломал крылья, то все равно не смог бы выбраться из чащи.
"Вот почему орел так долго не улетал: он старый и полумертвый, в нем сидит болезнь, он, возможно, живет последние дни".
Несколько часов он приходил в себя, потом неслышно снялся и поплыл огромной черной тенью туда, откуда давно доносились запахи дыма, пищи и чего-то еще — пугающего и притягивающего одновременно.
Мальчик уже подходил к дому, размахивая ведерком, в котором плескались три карася, как вдруг на помойке увидел странную тень на радиаторе заржавевшей автомобильной коробки. Он подошел ближе и вздрогнул: это был орел, старый, облезлый, с голой шеей. Орел сидел нахохлившись и смотрел на мальчика. Тому стало страшно, в наступающих сумерках орел выглядел ожившим привидением, но он пересилил себя и подошел поближе. Орел чуть дернулся, однако остался сидеть, по-прежнему не сводя с мальчика больших и, как тому показалось, печальных глаз. Мальчик вынул рыбу и бросил орлу. Тот опять дернулся испуганно, потом посмотрел вниз, на рыбу, и снова уставился на человека.
"Боится, — решил мальчик. — Я уйду, тогда он слезет".
Он смотрел вслед уходившему мальчику и чувствовал, как силы оставляют его — гораздо быстрее, чем он рассчитывал. Если он слезет за рыбой, то взобраться назад не сможет и станет легкой добычей собак.
"Да и что мне рыба, мне надо мяса, кровавого, дымящегося, чтобы погрузиться в него по самые ноздри, чтобы рвать его кусками, глотать, давясь и чувствуя, как тепло разливается по телу".
Утром он упал с капота, попытался взлететь наверх, не смог и поковылял, цепляясь за землю крыльями, в ту сторону, куда ушел мальчик. Он был уверен, что маленький человек пожалеет его и вернется. Тот действительно вскоре появился, обрадовано улыбнулся орлу и кинул ему кусочек какой-то еды. Орел схватил его — это было что-то невкусное, жилистое и неприятно пахнущее. Он понял, что не сможет проглотить, кусок застрял в горле, перехватил дыхание, и он ткнулся головой в землю.
— Папа, папа! Иди скорей сюда! — закричал мальчик и схватил орла за крыло, пытаясь приподнять его голову над землей. Орел почувствовал тонкую кожу детских пальцев, пульсирующую под нею горячую кровь — такую тонкую кожу пронзить у него еще хватит сил.
— Ай! — закричал в испуге мальчик и бросил крыло.
— Что случилось, Роберт? — Крепкие мужские руки схватили мальчика за плечи.
— Он меня током ударил, — чуть не плакал Роберт.
— Кто? Эта дохлая птица? — мужчина пнул орла ногой, отчего орлиная голова на длинной сморщенной шее мотнулась в сторону.
— Давай его похороним.
— Зачем, бросим на помойку! Собаки сожрут.
— Нет, давай похороним. Я тебя прошу.
— Ну, хорошо, пойду за лопатой.
Роберт почти каждый день провожал учителя домой — тот жил за лесом, в домике у развалин старой крепости. По мере того как они подходили к лесу, углублялись в его тень, становилось все темнее, и когда вошли под сень деревьев, казалось, что солнце уже зашло, и наступил вечер. Густые ели с обеих сторон тропинки выглядели заколдованными великанами. Мальчик, когда шел назад, боялся их и старался без надобности не смотреть по сторонам, но сейчас, с учителем, ему было совсем не страшно, он даже увидел кривой изогнутый ствол одного особенно высокого дерева и решил, что это не великан, а его старуха-мать.
— Ты очень изменился, Роберт, за последние два месяца. Все время молчишь. Что-нибудь случилось дома?
— Нет, все в порядке.
Роберт искоса посмотрел на учителя. Тот опять небрит, редкие рыжие волосы торчат на подбородке. К тому же пьет и хоть постоянно сосет валидол, но Роберт чувствует запах алкоголя. Отец рассказывал, что он приехал сюда из столицы много лет назад с молодой женой, потом она умерла, а он так и остался здесь, забросил свою диссертацию, которой мечтал удивить мир, и, видимо, живет уже по инерции, ничем не интересуясь, кроме школы. Да и в школе он замечал одного Роберта, а к остальным был вежливо равнодушен.
— О чем же ты все время думаешь? Я сегодня на уроке заметил, что ты не слушаешь моих объяснений.
— Я о многом думаю. Последнее время чувствую себя как-то неуютно. Мне, например, странно, что я такой маленький. Как будто бы тесно в собственном теле.
— Ты растешь. И в эти годы особенно быстро, — улыбнулся учитель.
— Может быть, — согласился мальчик, — но мне постоянно грустно, даже тоскливо. Кажется, что я все знаю про свою будущую жизнь и не вижу в ней ничего интересного. Поеду после школы в город, закончу университет, вернусь сюда учительствовать или найду работу в городе, женюсь, состарюсь в непрерывных трудах и умру.
— Какой ты забавный, — засмеялся учитель, — рассуждаешь, как старик. Если смотреть на жизнь со стороны, она действительно кажется банальной, коли ты не великий полководец или политик. Но ты же будешь жить каждым моментом, внутри любой жизни много радостей, много счастья…