— Прощайте, соня! Может быть, скоро увидимся.
— А может быть, мы не будем расставаться.
— Ко мне нельзя. У меня отец. Когда у него очередной запой, он ко мне переезжает, боится за сердце.
— Тогда пойдемте ко мне.
— Хорошо, — легко согласилась она.
Они шли уже в полной темноте. Снег по-прежнему сыпал — легкий, невесомый, редкий и видимый только в свете фонарей.
— Расскажите мне еще что-нибудь про ваши сны.
— Пожалуйста. Наша жизнь беспорядочна, раздергана, а в снах всегда есть определенный ритм. Во сне как будто танцуешь. Есть сны медленные, тягучие, как танго, а есть быстрые, стремительные, словно в вихре вальса.
Они долго сидели на кухне, не зажигая свет, пили чай и смотрели в окно на медленно кружащиеся снежинки. В полумраке Стрелков едва различал ее лицо, казавшееся загадочным и незнакомым.
— Что вы молчите? Опять засыпаете?
— Нет, что вы! Разве можно спать в такую ночь!
— В какую такую?
— Я встретил вас, вы пришли ко мне, все это так неожиданно и удивительно, словно мои сны начали осуществляться.
Стрелков действительно очень долго не мог уснуть. Ольга уже спала, ровно дыша во сне, а он все никак не мог успокоиться. Почему-то чувствовал, что если сейчас уснет, то увидит всех своих умерших родных и друзей, прежде всего, приснится ему сестра, погибшая в автомобильной катастрофе, и будет называть его братиком; потом приснится его однокурсник Вадим, который долго и мучительно умирал от рака в больнице и все время требовал красных помидоров. Тогда стояла зима, но иногда Стрелкову удавалось доставать помидоры, но чаще нет. С тех пор, когда он видит во сне Вадима, тот просит красных помидоров. Приснится ему и Печаль в виде старой, бедно одетой женщины, которая ходит среди машин, остановившихся у светофора, и просит милостыню. Кто взглянет ей в глаза, подавая деньги, будет долго и безутешно рыдать. И приснится Горе — это будет голос матери: она разговаривает с ним сквозь дощатую перегородку, он отвечает ей, даже шутит и при этом знает, что она давно умерла. И может быть, даже увидит — и это будет самый страшный сон — во сне самого себя, совсем еще юного, и будет спрашивать его, то есть себя, как он может жить в том времени, где его никто не понимает, никто не любит, где у него нет еще сил, чтобы защитить себя, и нет еще толики мудрости, чтобы уметь заслоняться от повседневного житейского кошмара.
И казалось ему также, что слышит он чей-то голос, и даже не голос, а глухое увещевание: если сейчас заснешь, то все окажется сном, все исчезнет, и, прежде всего, Ольга, так исчезнет, словно ее никогда не было в его жизни, — и он решил караулить ее всю ночь. Но потом начал погружаться в сон, уже что-то видел там, зыбкое и непонятное, даже стал слышать музыку, все пытался понять, что это за мелодия, наконец, вспомнил, что это был старинный вальс "Осенний сон", и понял, что спит. Потом Ольга заговорила во сне — он испуганно встрепенулся, открыл глаза и лежал неподвижно, слушая, как она что-то тихо произносит, не просыпаясь. Он нагнулся над ней и услышал:
— "Это слова к моему вальсу, — подумал Стрелков. — Наши сны опять переплелись".
И окончательно заснул.
Во сне он снова шел через густую стену падающего снега и все пытался угадать, кто это идет впереди — ему почему то было очень важно это угадать. Он хотел догнать прохожего, но как только ускорял шаг, ноги становились ватными и подкашивались. Наконец прохожий остановился сам, поджидая его. Когда Стрелков, с большим усилием переставляя ноги, подошел, то увидел, что это Пушкин.
— Почему вы преследуете меня, сударь? — строго спросил тот.
— Что вы, Александр Сергеевич, я вас не преследую! Просто хотел узнать, где мы по-настоящему живем: во сне или наяву?
— Кто может знать — где сон, а где явь, — засмеялся Пушкин.
— Как же мне быть?
— Вы как англичанин должны знать своего великого писателя…
— Я не англичанин!
— Не перебивайте меня. Так вот Шекспир писал: "Из вещества того же, как и сон, мы созданы, и жизнь на сон похожа. И наша жизнь лишь сном окружена".
— Но как это понять?
— Это вы сами думайте, — снова засмеялся Пушкин, повернулся и пошел прочь, помахивая тяжелой тростью.
Стрелков долго вглядывался в снежную круговерть, но ничего не увидел. Он хотел рвануться, догнать, расспросить еще о чем-то очень важном, но не смог сделать ни шагу — ноги словно приросли к асфальту.
"Как хорошо было бы не просыпаться! — думалось ему. — Если еще задержаться здесь во сне, то можно понять самое главное, что составляет суть жизни, что прозвучало в словах Пушкина. Ведь когда я проснусь, все окажется пустяком. Для дневного разума все плоско и банально. Ах, если бы мне совсем не просыпаться! Я теперь понимаю, как счастливы те, кто умирает во сне".
Он проснулся оттого, что в глаза било солнце. Снег, видимо, кончился ночью, и зима опять надолго отступила. Спал так крепко, что не слышал, как Ольга поднялась и ушла.
Вечером он пошел к ней. Дверь открыл ее отец, сильно навеселе, и очень удивился.
— Уехала она, еще в обед уехала.
— Куда? — с похолодевшим сердцем спросил Стрелков.
— К тебе уехала, в Англию, на стажировку.
— Надолго?
— По-моему, на полгода. Разве она тебе не сказала, что едет? Странные у вас отношения.
Стрелков пришел через неделю, чтобы спросить ее английский адрес, но дверь никто не открыл. Он приходил еще несколько раз, однако на звонок так никто и не отозвался. Соседка, которую он встретил в последний приход, сказала, что старик уехал к своей второй дочери на Урал.
Неожиданно осень кончилась, наступила зима. Сонное состояние Стрелкова прошло, и он однажды решил, что все, что случилось с ним этой осенью, было одним из тех интересных и загадочных снов, которые последнее время снятся ему все чаще и занимают все большее место в его жизни.
Он ходил в библиотеку, читал Шекспира, вспоминал свой разговор с поэтом во сне — и решил, что может быть, чем-то он заслужил это, и Пушкин действительно хранит его, пока он жив. И встретит после смерти.
Голос в телефонной трубке
Голос в трубке был незнакомый, хриплый и часто прерываемый кашлем. Только через несколько минут я понял, что звонит Марина.
— Лежу одна, разболелась, — она хрипела, еле выдавливая слова. — Умираю со скуки… Может быть, заедешь… Давно не виделись…
"С какой стати?" — подумал я, но вслух сказал, что постараюсь выбраться часам к восьми.
— Тебе что-нибудь привезти?
— Ничего не надо, соседка все приносит… Ты сам приезжай.
Я ушел с работы пораньше, хотя было очень много срочных дел, и поехал в этот самый бестолковый и неустроенный район.
"В конце концов, я ей обязан, она мне помогла, и вообще была добра ко мне. Только когда это было — то ли восемнадцать, то ли двадцать лет назад?"
Виделись мы последний раз на похоронах общего друга. С его смертью как будто закончилась целая эпоха, распалась компания, где он был центром. Остальных теперь ничто не связывало, они стали чужими и почти не встречались. Почти десять лет регулярно собирались — или у Марины или у умершего Эдика. Сколько было выпито, сколько споров и анекдотов, совместных поездок за город, на природу, с палатками и спальными мешками, сколько было событий, — свадьбы, разводы, скандалы и примирения — в которых вместе участвовали.
А теперь я раз в год, а то и реже, случайно встречаю кого-нибудь из них, и кажется странным, что мы были так близки. Никакого интереса у меня больше не вызывают ни они сами, ни их жизнь. Эдик умер, и в тот же год сменилась власть, и постепенно вообще все сменилось, и теперь кажется, что мы живем не только в другой стране, но и в другой жизни, которая ничего не имеет общего с прошлой.
Предстоящее свидание с Мариной воспринималось как возвращение в ту прошлую жизнь, которой давно уже нет. Даже почему-то подумалось, что возвращение туда будет нежелательным нарушением законов природы, нежелательным, и, возможно, опасным.