В разгар ужина Космайцу сообщили, что его разыскивает почтальон. Космаец никогда ни от кого не получал писем и теперь ощутил, как в груди крепнет незнакомое теплое чувство. Как из тумана, всплыло лицо Катицы, грустное и заплаканное, такое, каким он видел его в последний раз. Оно было так близко, что казалось, стоит только протянуть руку — и прикоснешься к нему. Так было не раз, когда он думал о ней.
— Конечно, она пишет, — сказал боец, протягивая письмо. — Ты не из таких, которых забывают.
Космаец нетерпеливо выхватил письмо из рук почтальона, зажег карманный фонарик и стал читать с таким волнением, с каким осужденный читает оправдательный приговор. Письмо было длинное, теплое, полное оптимизма. Так могут писать только люди, влюбленные в жизнь. У Катицы дела шли на поправку, она верила, что успеет выйти из госпиталя раньше, чем закончится война. «Сейчас у меня, как никогда, много свободного времени, — писала Катица, — я не хочу, чтобы оно пропадало даром. К нам в госпиталь приходят преподаватели из университета, приносят книги и дают консультации. Когда встану с постели и начну ходить, поступлю на ускоренные курсы по подготовке учителей…» Космайцу казалось, что он слышит голос Катицы. Он несколько раз перечитал письмо и только тогда спрятал его в карман.
В батальон Космаец возвращался вместе с Логиновым. Они долго ехали молча.
— Константин! — окликнул Космаец. — Чем вы думаете заниматься, когда кончится война и вернетесь домой?
— Чем я займусь? — переспросил Логинов. — До войны я учился в институте. Закончится война — буду учиться.
— А я вот не знаю, что буду делать, когда уйду из армии.
— Как, разве вы до сих пор не решили?
— Очень много думал, а толку мало.
— У вас есть какая-то цель?
— Пока идет война, у нас у всех одна цель.
Несколько минут они молчали.
— Вы работали до войны или учились?
Космаец горько улыбнулся, вспомнив последнюю ночь перед уходом в партизаны.
— Я служил у хозяина.
— Ну, после войны этого не будет.
— И я так думаю. Мы боролись, чтобы все было, как у вас, чтобы не было ни хозяев, ни слуг, ни бедных, ни богатых. Мы за равноправное общество…
— Вам надо учиться, — сказал Логинов. — Вы хорошо воевали. После войны у вас будет много работы. Вашей стране нужны будут образованные люди. Неучи не могут строить новое общество.
— Вы правы, надо учиться… Моя Катица мечтает стать учительницей. Мы с ней всю войну вместе провели.
— Я ни разу не видел вас с девушкой.
— Она в госпитале. Ей снарядом оторвало ногу. Сейчас она лечится и учится… Когда кончится война, мы поженимся.
— Не забудьте меня пригласить на свадьбу, — пошутил Константин.
Ночью земля покрывалась прозрачной, нежно похрустывающей под ногами пленкой льда. Среди дня снег на брустверах подтаивал, будто под ним дотлевал костер. Вода слезилась по стенкам окопов, и от этого они становились скользкими и похожими на спинки улиток. В траншеях хозяйничал острый сквозняк, словно где-то включили продувающую установку.
Партизаны, окоченев от холода, льнули к бойницам, впиваясь глазами в застывшую темноту. Ничего не было видно, только, когда вспыхивали немецкие осветительные ракеты, четко очерчивались воронки, похожие на большие букеты черных цветов, небрежно разбросанные на белом снегу. В тот же миг фашистские пулеметы начинали захлебываться огнем.
В том месте, где траншею больше всего разворотило снарядом, Велько Видич отрыл ячейку для пулемета. Вероятно, он придерживался правила — два раза в одну воронку снаряд не падает. В самом низу ячейки Велько выкопал щель наподобие камелька и развел костер, вверх по стенке прокопал желобок для дыма. Огонь едва заметно тлел, дрова оказались влажными, плохо горели, зато густо поднимался дым, и лицо Велько покрылось копотью, как дно котелка. К Велько все время приходили бойцы, чтобы перенять опыт, и задерживались больше, чем положено. Они тихо о чем-то переговаривались, голоса их звучали как журчание неторопливого ручейка, прыгающего по камням.