Не без участия читал я о ее постоянной тревоге, ее страхе за любимого, за того самого ефрейтора, которого мы обнаружили в таком изувеченном виде.
Она еще не знала, что его нет в живых, и, наверное, никогда не узнает, как он лишился жизни. Мы, вероятно, тоже не узнаем. Смерть этого немецкого солдата была прямо-таки загадкой.
В деревне не осталось ни одного раненого, кого можно было бы опросить. У немцев оказалось достаточно времени, чтобы увезти отсюда всех своих раненых.
С этих первых дней января 1942 года тысячи писем и документов немецких солдат прошли через мои руки. Письма Эльфриды Вальсроде и загадочная смерть ее возлюбленного Ганса Шпербера уже затерялись где-то в памяти, когда в красноармейской фронтовой газете на немецком языке я прочитал призыв одного немецкого солдата к своим товарищам по фронту сдаваться в плен Красной Армии.
Я насторожился. Звали этого солдата Франц Ушерт, и был он из 10-й роты 3-го батальона 162-го пехотного полка. Да ведь это, если я не ошибаюсь, та самая воинская часть, в которой служил обнаруженный в деревенском сарае мертвый немецкий солдат, погибший при чрезвычайно таинственных обстоятельствах. Я принялся листать свою записную книжку. Правильно! Те же рота, батальон и тот же 162-й пехотный полк!
Пять месяцев прошло с тех пор, но все, что было связано с ефрейтором Гансом Шпербером — нераскрытые обстоятельства его гибели, письма его невесты, дочери берлинского врача, противницы войны, — живо всплыло в памяти. Я заново перечитал письма Эльфриды Вальсроде, и жгучее желание разузнать все, что можно, об этих двух людях, в особенности же раскрыть, как и почему погиб ефрейтор Ганс Шпербер, буквально захватило меня. Быть может, этот пленные солдат из его роты что-то знает.
В результате не совсем простой работы по розыску я установил, что Франц Ушерт попал в плен на Юго-Восточном фронте и находится в распределительном лагере для военнопленных под городом Горьким. Меня особенно обрадовало и значительно облегчило мне задачу то обстоятельство, что Франц Ушерт, кстати обер-ефрейтор, перебежчик, добровольно перешедший на сторону Красной Армии. Я поехал в Горький.
Пленный Ушерт вошел в служебный кабинет комиссара лагеря. Совсем еще юноша, лет двадцати, не больше, коренастый, крепкий. Из материалов о нем я знал, что он обучался электротехнике, но обучение закончить не успел; уже три года он в армии. Аккуратный, подобранный, ботинки начищены, ни к чему не придерешься. Многие солдаты, попав в плен, страшно опускаются, не следят за собой, и комиссарам приходится постоянно призывать их к аккуратности и чистоте. А Франц Ушерт весь был как новенький. Спокойными светло-серыми детскими глазами он вопросительно смотрел на нас, в особенности на меня: я был в штатском.
Комиссар сказал, что я его земляк и хочу задать ему несколько вопросов. Франц Ушерт только кивнул.
— Вы добровольно сдались в плен, — начал я.
— Так точно!
— Почему?
Франц Ушерт мельком усмехнулся, посмотрел на комиссара, перевел взгляд на меня, потом сказал, что участвовал в боях под Москвой.
— И этого оказалось достаточно для такого решающего шага? — спросил я.
Он помолчал, по-прежнему не отводя глаз от меня, и тихо произнес:
— Почти. — И прибавил твердо и решительно: — Вполне было бы достаточно, так я думаю теперь. Но… мне посоветовали.
— Ваш советчик — человек разумный. Вы, стало быть, были в отпуске? Вы берлинец?
— Так точно! Мои родители живут в Шарлоттенбурге, и в Берлине я был с января до апреля. У меня прострелена ладонь. — Он показал левую руку с большим рубцом на ладони.
— И вам дали такой совет?
— Так точно!
— Фройляйн Эльфрида Вальсроде, не так ли?