Я и думаю, что теперь самое время сделать, как ты сказала мне. Ну и спрашиваю ее: из Липовой, мол, придут?
«Не из Липовой», — говорит. Я сделала вид, что удивляюсь, она и стала рассказывать, что вечером придет, мол, много солдат и панов офицеров, на этих днях отправятся они ловить партизан. Как сказала она это, аж ее всю затрясло, и начала она кричать, как будто бы меня в комнате не было:
«Ненавижу их, ненавижу!»
«Кого же, барышня?» — спрашиваю.
«Партизан!»
И рассказала, что партизаны расстреляли ее отца за то, что помогал немцам, и что у нее тогда был какой-то Вилли, но партизаны убили и Вилли, еще пятерых насчитала и говорит, что еще не все. Но теперь немцы обещали взять ее с собой, тогда уж она отомстит за всех. Такая она страшная, на все готова…
— А больше не спрашивали? Когда собираются? Куда?
— Да нельзя было все узнать… Только начала я, как ты мне говорила, что партизан тут нет, сразу перебивает: «Дура, — говорит. И стала по пальцам считать: — Кто, — говорит, — у наших солдат ружья крадет, где машины, что возят на фронт амуницию? Кто украл в Липовой пушки и похитил венгерских жандармов? Кто разбрасывает по деревням листовки? Кто?.. — И кулаком по столу стучит. — Кто повесил Ганса?» Это того офицера, что за деревней нашли…
— Его повесили сами немецкие солдаты, она это хорошо знает, но все равно… Говорите дальше, тетка!
— Она сказала, что партизан возьмут в клещи, что они попадут в мышеловку… Мадленка, я так боюсь, они придумали что-то против наших, надо бы как-нибудь дать знать. У меня на сердце так, словно все это против Дюрко…
— Хорошо, что пришли, — Мадленка наклонилась к Кубаньке и прошептала: — Мы как раз ждем человека от наших. Когда Володя в последний раз был здесь, он говорил, что придет через четыре дня. Сегодня уж пятый день пошел, наверно, сегодня…
— А… о Дюрко… — Кубанька с тоской смотрела на Мадленку, — о Дюрко он не говорил? Не сообщали им из России?
— В том месте, где Володя, нет связи. За Дюро вы не беспокойтесь, его, наверно, послали на поправку. А может быть, он теперь в море купается, тетка!
— В море? Боже мой, только бы он осторожно!.. В такой-то холод?
— Володя говорил, что есть там такие края, где всегда тепло… и солнце… — Мадленка задумалась, она сама даже не поняла, отчего ей стало так грустно.
В молодом ельнике за старым хутором Мадленка легла на землю и прислушалась.
«Нет, это мне только показалось», — подумала она. Кругом стояла тишина. Только издалека доносилась орудийная пальба. Здесь, на вольном воздухе, она была слышнее, чем в деревне.
«Хоть бы поторопились, хоть бы пришли, — вздохнула Мадленка, представляя себе парней с красными звездами на ушанках. — Скоро придут и на Шляйбу». — И она устало положила разгоряченное лицо на твердый снег.
Через минуту она почувствовала, как под ее горячей щекой тает заледенелая снеговая корка; Мадленка жадно слизнула из маленького углубления несколько капель безвкусной воды.
Как же быстро все произошло!
Как только вечером ушла тетка Кубанька, приковылял испуганный Мадленкин отец с недоброй вестью. Недалеко от школы немецкий офицер застрелил неизвестного в штатском. Из сумки убитого вынули листовки со сводками — такие же, как уже два месяца посылали Палтусу партизаны.
Палтус не узнал застреленного, обычно с листовками ходил Йожо Майер, но было ясно, что немцы убили того человека, о котором говорил Мадленке Володя.
Хотя Мадленка все поняла, она послала мать в деревню узнать подробнее о печальном происшествии. А когда Палтуска ушла, Мадленка сказала отцу:
— Принесите мне гранаты и соберите какой-нибудь еды, а я оденусь и, пока мама не вернулась, уйду.
— Подумай, дочка, куда ты пойдешь? — испугался Палтус. — Слаба ты для такой дороги, сама знаешь, что Володя говорил… Если нужно, лучше я пойду!
— Нет, только сделайте быстро, что я вам говорю. Вы же… — Она грустно взглянула на черную деревянную ногу отца.
— Ну, Мацо пойдет, одну я тебя не пущу!
— Но вы же знаете, что Мацо утром должен был идти на Поники… А одной мне легче пройти мимо охранников. Только быстрее…
Палтус хотел еще что-то сказать, но посмотрел на Мадленку и медленно, неохотно вышел. Он знал свою дочь. Ее не остановишь…
Когда он принес все, что она просила, Мадленка была уже одета в теплую воскресную одежду. На лавке в углу стоял расписанный сундучок с ее приданым, а она терла рукавом короткого белого кожуха тусклую сталь начищенного револьвера.