— Быстрее! — крикнул ему Папарчик.
— Бегу, министр, — ответил Мрнчо, но тут же замер, выронил из рук пулемет и упал навзничь.
— Убили, — закричал Папарчик и словно лунатик спустился на полотно. Пригибаясь, подбежал он к Мрнчо, встал перед ним на колени, расстегнул ему ворот, испачкав руки кровью, машинально вытер их о его ватник и прошептал: — Все.
Когда над головой Папарчика засвистели пули, он пополз по снегу обратно к насыпи, волоча за собой пулемет. Затем залег под прикрытием поезда, но не сразу смекнул, как пользоваться пулеметом, и возился с затвором, пытаясь извлечь из памяти то, чему его учили когда-то в армии.
Приладив пулемет за выступом рельсов, Папарчик нажал на спуск и дал очередь. Вторую очередь Папарчик послал в трех альпийских стрелков. В двух он попал, а третий уполз назад.
— Никуда отсюда не уйду, — твердил Папарчик про себя, — и их не подпущу к поезду.
Однако немцы почему-то не показывались, и стрельба на минуту стихла.
— Шикарное оружие, с таким грех сдаваться, — подумал вслух Папарчик, — но сила на их стороне.
Он прислушался к отдаленному гулу моторов. «Танки, что ли? Видать, уже свернули сюда с шоссе. Теперь нам крышка». На глаза навернулись слезы, когда он вспомнил о своих. Не видать ему их больше. Конец пришел, и не только он погибнет, но и раненые. Если б хоть их спасти!
Солнце уже зашло, и только гребень Прашивой розово светился.
«И горы больше не увижу», — подумал Папарчик, разгребая пальцами землю под снегом. Она уже оттаяла, и Папарчик горько усмехнулся: глядишь, его так не бросят, похоронят; яму-то уже можно выкопать. Мысль о смерти жгла сердце, будто раскаленное железо.
Танки ревели совсем близко, где-то сразу за поворотом. Раздался залп, стрельба усилилась, но немцы не показывались. Потом наступила тишина, и один танк помчался вдоль рельсов к поезду.
Танк этот был меньше тех, что Папарчику доводилось видеть раньше, и на его башне не было драконьих голов. Неподвижно застыв у пулемета, он соображал, сможет ли его пуля повредить танк. Но вдруг из лесу раздался радостный крик Янчуры:
— Русские!
Тут Папарчик понял, что танк-то советский, и вскочил. Танк остановился, из него вылез молодой красноармеец и замахал рукой.
С паровоза слез Грубош и заорал что было мочи:
— Спасены!
Из вагона, как эхо, раздалось:
— Спасены! Мы спасены!
Папарчик с Грубошем подбежали к солдату и бросились его обнимать. Подоспел и Янчура… Он крепко пожал красноармейцу руку. Тот вытер вспотевший лоб и сказал:
— Мне надо дальше, товарищи.
— Куда торопитесь? — спросил Папарчик.
Танкист улыбнулся:
— В Берлин.
Папарчик от души рассмеялся и помахал рукой солдату, который уже скрылся в танке.
— Успели-таки, и в долину немец не прошел, — отлегло у Папарчика от сердца.
Янчура со смехом обхватил его за плечи и встряхнул, будто груши с дерева тряс:
— Ну что, министр? Коротки руки у Гитлера вас достать!
Папарчик все стоял, глядел на розовый гребень Прашивой, который постепенно бледнел и гас, и не мог поверить: неужто он жив и будет жить, и снова увидит семью, и встретит утром новый рассвет над горами.
Перевела со словацкого Т. Чеботарева.
Андрей Плавка
СЕМЕРО
В тот сентябрьский день никто и не думал, что немцы так быстро дойдут до Липтовского Микулаша. Воинские части не смогли остановить их наступление на востоке, а из-за трусости и предательства высших чинов не могло быть и речи о том, чтобы удержать хоть какую-то линию обороны. Разъяренные немцы хлынули в долину Верхнего Вага.
Тогда это и произошло. Под Микулашем после ожесточенного боя оказались отрезанными семь человек. Встретились они под вечер, на опушке леса. Один, сержант словацкой армии, сидел под елью и осматривал раненую ногу. Над ним склонился солдат тоже в словацкой форме. Он был с непокрытой головой, и густые черные пряди падали ему на лицо. Вдруг они заметили двух партизан, которые вышли из леса и направились к ним. Солдат кивнул в их сторону:
— Гляди-ка…
— Чего это вы? — спросил один из подошедших.
— Жало вынимаем, — ответил сержант.
— Пока одно вынете — сто раз ужалит, пойдемте-ка отсюда, — произнес молодой партизан и вскинул на плечо автомат.
— Легко сказать — пойдем… — Черноволосый солдат выпрямился и посмотрел партизану в лицо. Тот был очень молод. — Как он пойдет, надо хоть рану перевязать.
Второй партизан, в коричневой клетчатой кепке, нагнулся над раненым и осмотрел икру. Опустившись на колени, он уверенными движениями ощупал всю ногу и заметил: