«Быстрее, быстрее», — в такт сердцу стучала в голове мысль. Не дать опомниться, нажать, иначе, если немцы успеют осмотреться и увидят, что автоматчиков мало, тогда будет плохо, тогда они здесь завязнут…
Пробежав еще несколько шагов, он упал на старательно подметенную, пропахшую сыростью землю; вязы уже остались сзади, рядом скромно желтели первые весенние цветы. Парк окончился, дальше, за зеленой проволочной сеткой, раскинулась блестящая от солнца площадь, вымощенная мелкими квадратами сизой брусчатки. В конце площади возле кирхи суетились немцы в касках.
«Где же Бабич?» — почему-то назойливо сверлила его мысль, хотя теперь появилось больше беспокойства: надо было как-то атаковать кирху через площадь, а это дело казалось ему нелегким.
Автоматчики, не очень слаженно стреляя, выбегали из-за деревьев и залегали под оградой. Дальше бежать было невозможно, и сержанта очень беспокоило, как выбраться из этого опутанного проволокой парка. Наконец его будто что-то осенило — он выхватил из кармана гранату и повернулся, чтобы крикнуть остальным. Но что кричать в этом грохоте! Единственно возможной командой тут был собственный пример, надежный командирский приказ: делай как я. Лемешенко вырвал из запала чеку и бросил гранату под сетку ограды.
Дыра получилась небольшая и неровная. Разорвав на плече гимнастерку, сержант протиснулся сквозь сетку, оглянулся — следом, пригнувшись, бежал Ахметов, вскакивал с пулеметом Натужный; рядом прогремели еще разрывы гранат. Тогда он, уже не останавливаясь, изо всех сил рванулся вперед, отчаянно стуча резиновыми подошвами по скользкой брусчатке площади.
И вдруг случилось что-то непонятное. Площадь покачнулась, одним краем вздыбилась куда-то вверх и больно ударила его в бок и лицо. Он почувствовал, как коротко и звонко брякнули о твердые камни его медали, близко, возле самого лица брызнули и застыли в пыли капли чьей-то крови. Потом он повернулся на бок, всем телом чувствуя неподатливую жесткость камней, откуда-то из синего неба посмотрели на него испуганные глаза Ахметова, но сразу же исчезли. Еще какое-то время сквозь гул стрельбы он чувствовал рядом сдавленное дыхание, гулкий топот ног, а потом все это поплыло дальше, к кирхе, где, не утихая, гремели выстрелы.
«Где Бабич?» — снова вспыхнула забытая мысль, и беспокойство за судьбу взвода заставило его напрячься, пошевелиться. «Что же это такое?» — сверлил его немой вопрос. «Убит, убит», — говорил кто-то в нем, и неизвестно было — то ли это о Бабиче, то ли о нем самом. Он понимал, что с ним случилось что-то плохое, но боли не чувствовал, только усталость сковала тело да туман застлал глаза, не давал видеть — удалась ли атака, вырвался ли из парка взвод…
После короткого провала в сознании он снова пришел в себя и увидел небо, которое почему-то лежало внизу, словно отражалось в огромном озере, а сверху на его спину навалилась площадь с редкими телами прилипших к ней бойцов.
Он повернулся, пытаясь увидеть кого-нибудь живого, — площадь и небо качались, а когда остановились, он узнал кирху, недавно атакованную без него. Теперь там уже не было слышно выстрелов, но из ворот почему-то выбегали автоматчики и бежали за угол. Закинув голову, сержант всматривался, стараясь увидеть там Натужного или Ахметова, но их не было, зато впереди всех возле угла он увидел новичка Тарасова. Пригнувшись, этот молодой боец ловко перебегал улицу, затем остановился, решительно замахал кому-то «сюда, сюда!» и исчез, маленький и тщедушный рядом с высоченным зданием кирхи.
За ним побежали бойцы, и площадь опустела. Тогда сержант в последний раз вздохнул и как-то сразу и навсегда затих.
К победе пошли другие…
Перевел с белорусского М. Горбачев.
Тина Донжашвили
РЯДОВОЙ МАТВЕЙ МАРЬЯХИН
Был последний год войны. Год уже предопределенной победы Добра над длительно беснующимся злом. Но конец той беспощадной битвы пробивался сквозь ожесточенный артиллерийский ураган, зарево пожарищ и дыма, сквозь предсмертный стон бесчисленных жертв поединка двух миров.
Гвардейская танковая дивизия, после двухдневных кровопролитных боев прорвав оборону противника, вышла к юго-западу Кенигсберга.
Медсанбат, утяжеленный большим количеством раненых, задерживался. Персонал работал круглые сутки, торопясь оказать раненым помощь и отправить их в тыл. Но поток раненых не прекращался, и начальник медсанбата нервничал: командиру гвардейской дивизии свойственны глубокие рейды в тыл врага, замешкаешься тут, поди потом догоняй его! А тут еще капризы всякие да чертовы упрямцы!