Жизнь Бориса Полевого была посвящена постоянному укреплению всего прекрасного и гармонии человеческих дел на пути коммунистического духа против всего постыдного, против военной авантюры фашизма. Жизнь нагромождала перед этим молодым офицером, позднее — автором «Повести о настоящем человеке», массу приключений, а фронт снабжал героическими биографиями, и этот элемент нематериального побуждения безотказно сопутствовал его сознанию. Чудовищная провокация, подготовленная штабом Гитлера, имела бы очень опасные последствия, и Полевой знал, что если он не успеет выполнить задание, то за все придется расплачиваться своей честью. Подлость, которой он противопоставлял свои чистые намерения, повисла над его головой тяжкой тучей, которую он решил пробить вплоть до дна подземелий монастыря собственной честью.
Конев, несмотря на разницу в возрасте, дарил его своей дружбой. Он улыбался, с уверенностью предчувствуя, что операция закончится счастливо; дремлющие в них дарования раскрывались с взаимным доверием; это была уверенность взрослых людей, которые делают то, что искренне считают справедливым.
— Посмотри на этот снимок…
— Высокая…
— Выше ста метров…
— В Польше только одна такая?
— Вторая была на Свентокшинской горе, но австрийцы взорвали ее еще в первую мировую войну.
Полевой смотрел на заснеженный оборонный вал, на устремленную ввысь стройную башню, на ее инкрустированные пулями стены, на монастырь, который лишился своих основ и замер в оцепенении. Времени на пустые разговоры не было; нужно было приступать к операции.
— Ты готов?
— Могу вылететь немедленно.
— Самолет ждет на военном аэродроме в Дембнице. Там же встретишься с человеком, который знает все, что нужно.
— Кто это?
— Партизан Награба.
— Он знаком с местностью?
— Он местный и весьма тебе пригодится. А теперь слушай внимательно. От моего имени остановишь первое же встреченное в районе Ченстоховы танковое подразделение, возглавишь его и заблокируешь весь монастырь. Свяжешься с Награбой, расставишь посты так, чтобы внутрь мышь не проскользнула. Если там найдутся остатки гитлеровцев, кончай с ними. Твоя задача — любой ценой разминировать монастырь. Будешь там находиться и отвечать за все, пока я не подойду с основными силами.
— Слушаюсь!
Они посмотрели друг другу в глаза. Один доверил другому то, что мгновенным полетом отданного приказа должно было перейти из сферы воображения в стадию реализации. Борису казалось, что Конев разгадал его тайну и поручает ему задание соединения искусства с жизнью; что он теперь находится на тропе бренности человеческих свершений между началом и концом этого пути, но принимает задание как наивысшую обязанность. Он знал, что на страницах этой истории приоритет принадлежит героическому времени, которое не старит облик героев, что из-за молодых стен еще видна старая святыня, точно так же, как из одной и той же материи — руки и уста, их деяния и звуки, а защитный инстинкт — непреходящий символ. Станция, к которой он устремлялся, имела архаичную форму; башня могла рухнуть поперек улицы и загородить дорогу, но с точки зрения ее века и функции святыни ока во всех случаях оставалась легендарной. И теперь нужно было ее центр равновесия вывести из поля военного воздействия врага столь быстро, искусно и эффективно, чтобы башня не взорвалась в руках.
Когда самолет, в котором летел Борис Полевой, кружил, снижаясь, над крестьянским полем, на монастырском дворе уже кипела битва. Бартош Награба, прилетевший сюда раньше, подгоняемый яростью и страхом, что операция может не удаться, бежал со своими людьми вплотную за танком, взбирающимся по лестнице монастыря. Стальное чудовище с упорством осадной машины, утратившей контакт с внешними реалиями, срезало гусеницами каменные ступени, стоптанные босыми ногами паломников. Приор увидел, как этот бронированный зверь спускается с заснеженных полей, словно с Млечного Пути, и бросился ему навстречу, кутаясь в белую сутану, растирая на ходу закостеневшие пальцы. Обитатели монастыря, втиснутые в жизнь между воротами, лестницей и башней, жили привязанные к ней, как к свае. А теперь сверкание мирской артиллерии врезалось в их глаза, железные плуги вспахивали монастырский двор, тяжелый каток приближался к стенам. Приор сидел в монастыре, словно Ной в своем ковчеге, продырявленном пулями и обреченном на затопление. Он не знал, что голубь, который выпорхнул с вестью, был партизаном Армии Людовой и то, что идет на помощь, — сама романтика, полная диалектических противоречий, яркий образ смысла существования.