— Вы это говорите серьезно? — спросил приор шепотом, словно в душе оправдывал эту безбрежно неповторимую помощь, которая в истории двух религий никогда не встречалась.
— Вы, отец, думаете, что это невообразимо?
— Я не смогу заснуть этой ночью…
— Этой ночью, когда мы должны схватить дьявола за нос, никто не заснет.
— Отдаю монастырь под вашу опеку.
— Хорошо.
— Вам нужна наша помощь?
— Вот Алеша Капустин, студент ленинградского политехнического института, он — пиротехник, а это — партизан Награба, химическая и местная информация. Не видели ли монахи проводов, опущенных как бы в кашицу, пропитанную аммиачной селитрой? Уже по одному расходящемуся запаху можно было бы установить, где возможен взрыв. А пока просим только помочь в расквартировании.
Теперь подошло время разделить функции и отдать распоряжения. Приор закрылся в невидимой башне сосредоточенности и, перебирая четки, пытался вдохнуть дым из подземелий. Полевой и Награба вместе с саперами спустились в ущелья, где притаился динамит, и там расставили караулы высшей бдительности. Алеша Капустин взял на себя ответственность — штабель бомб, соединенных для взрыва. То, на что они отважились, напоминало тушение пожара ведром или же толпу крестьян, сбежавшихся по тревоге с вилами для уничтожения появившихся в саду змей и ящериц. Пиротехник ленинградского института напоминал безумца, размахивающего заклинаниями из области электроники, химии и техники. Он приблизился к штабелю авиабомб и молча изучал их соединение. Он не знал, что у них в середине, чем они заколдованы. Наклоняясь над штабелем, Алеша работал головой, двигаясь осторожно, словно ступал по посыпанному песком хребту незнакомого зверя.
Они остановились и образовали таинственный круг, столь же таинственный, как и то, что лежало внутри, отданное на волю их разума или роковой неизбежности. Стояли как на плоту, который плыл с ними по скованным еще льдом водоворотам в сторону огненного водопада.
Алеша Капустин присел и осмотрел штабель снизу, ползая на коленях; ладонями ощупал поверхности клубящегося внутри огня; осторожно, словно боясь накренить плывущий плот, наклонялся и касался губами замерзшей пены водоворотов; опускал лоб до камней пола, будто искал там избавления от своих мыслей.
— Товарищи, оставьте меня одного. Проложите только телефонную связь с командиром саперов…
— Найдешь ключ? — спросил Полевой, словно то, что вытекало из недоговоренного, было достаточным ответом. Для него было ясно, что теперь доверие должно заменить ему всю уверенность и всю правду. А если операция не удастся? На этот вопрос Борис Полевой уже дал ответ отцу Томашу. Тогда вихрь пепла вознесет их на небо вместе. Никто не обвинит их в отсутствии доброй воли, в отсутствии солидарности, которые возносятся выше окружающих их стен и раздвигают горизонт. Он проходил по витым лестницам, вдоль покрашенных в золото балюстрад, под серебряными навесами орлов и ангелов; дотрагивался до перил перчаткой, опаленной огнем. Он миновал распятого Христа на стене, ленивые балдахины и неподвижные хоругви, водоросли витражей. Коснулся знаменитейшей ручки двери этого монастыря и очутился в своих почетных покоях. Он не удивился тому, что приор ожидал его, застыв в гипсовых фалдах белой сутаны. Эти рамки из гипса и позолоченные блеском взгляды создавали единодушие, которое наклонилось из пропасти за ответом. Но ответа не было. Борис Полевой мог поделиться с приором лишь своей верой, которая была больше и тверже божеской веры, веры монастыря, подвергавшегося испытанию жизни, схватке двух противоборствующих сил.
— Может, мне распорядиться о ночных молитвах? — Приор задал этот вопрос как подчиненный воинской части большого дома, где высший авторитет находился теперь в руках главнокомандующего, которым является волей-неволей человек, держащий над их головой целость общей крыши, — Борис Полевой. Они здесь вместе, и ни он, ни они не могут покинуть этот дом.
— Вы имеете в виду всеночное бдение?
— Наше бдение продолжается уже вторую ночь…
— Эти упражнения излишни, братья-монахи могут поспать…
— Разумно ли это?
— Чтобы кто-то спал, кто-то должен бодрствовать…
— Это из Шекспира…
— И из нас, отец приор. Лучше всего подходим для бдения мы. Вздремните…
— Не могу…
— Из страха?
— Опасаюсь, чтобы не заснули другие.
— Занимались ли вы политикой?
— Еще нет…
— А теперь?
— Если мы перешагнем порог политики, то чем же станет наша вера? Не станет ли она орудием борьбы, как когда-то?