К разговору подключился генерал Логунов.
— Могу доложить, товарищ командарм, на правом берегу полкилометра песков, автомашинам трудно двигаться, а танки пройдут.
— А ты водил когда-нибудь танки, генерал? — сурово посмотрел на него Чуйков. — Знаешь, сколько весит тридцатьчетверка? Если завязнут в песке сорок тонн, то никакими молитвами не поможешь. Тебе, генерал, танки нужны на том берегу…
— Мы приготовили паром на три машины. Тридцать минут туда и тридцать обратно.
— Ну, это уже нечто…
Теперь к стереотрубе приник генерал Межицан. Впереди в самом деле посверкивали многочисленные болота, и только на том берегу Вислы начинались обработанные поля. Ждало косарей пожелтевшее невысокое жито, за ним, ближе к кладбищу, полоски крестьянских огородов. А еще дальше, наверное, картофель, и по нему в разных местах, будто часовые, возвышались подсолнухи. Местность напоминала Яну Межицану его родную Киевщину. Он хорошо помнит реку Ирпень, куда их, курсантов танкового училища, вывозили на машинах на тактические занятия. Теперь он ненароком вспоминает услышанное в юности от матери. Она всегда сравнивала природу приднепровского края с природой на берегах Вислы. Мать вдруг возникла перед его мысленным взором. Горечь подступила к горлу. Матери уже давно нет на свете, и она никогда, возможно, и не мечтала, что ее сын Янек ступит на землю дедов и прадедов своих, да еще в звании генерала! А разве не она все время напоминала Янеку, что не следует забывать свой польский язык! Даже тогда, когда он стал взрослым, продолжала экзаменовать его при каждой встрече. «Спасибо тебе, мама, за все! Ян Межицан не краснеет за плохой выговор, когда разговаривает с жолнежами своей бригады на родном языке».
Генерал Чуйков дал Межицану возможность вдоволь насмотреться на район, где не сегодня-завтра вступит в бой танковая бригада. Сам он в эти минуты о чем-то тихо разговаривал с Логуновым, посматривая на Межицана, что свидетельствовало о том, что речь идет о нем.
— Итак, у вас, Логунов, — обратился он к хозяину этого наблюдательного пункта, — против «тигров» и «фердинандов» пока одни лишь противотанковые ружья и гранаты? Плохо! Совсем плохо! Делайте вывод, генерал Межицан.
— Считаем за честь, товарищ командарм, воевать рядом с прославленными сталинградцами!
— Слышишь, Логунов? Стало быть, крепись! Вам придется обоим поработать еще над картой, посоветоваться. Я оставлю вас здесь, — обратился Чуйков к Межицану. — А в соседнюю дивизию повезу кавалериста. Ему оттуда наступать. Когда придет время, встретимся все на том берегу.
Авиационный генерал что-то тихо сказал Чуйкову, и тот кивнул, соглашаясь с ним. Генерал сразу подошел к Логунову, и все поняли, что и он остается.
Чуйков снял фуражку, вытер платком лоб. Густые черные волосы рассыпались, было даже странно, как они умещались под фуражкой. Простоволосый он казался еще моложе, хотя и так ему можно было дать не более сорока лет.
Вдруг глаза Чуйкова улыбнулись Логунову. Он словно бы между прочим спросил у него:
— Ничего не имеешь против, если и я перенесу свой энпэ сюда? Мне тут нравится, черт возьми. Поле боя как на ладони.
Логунов не первый год знал командарма. Сразу понял, что это даже не намек, а приказ.
— А мы уже советовались. На западном берегу Вислы почти готовый энпэ дивизии. Ночью займу.
Только теперь все присутствующие поняли, о чем шла речь. Вот просто так, без малейших назиданий, без лишних разговоров генерал Чуйков сказал своему подчиненному, что пора и ему за Вислу, на плацдарм.
— Вот спасибо тебе, Логунов! Не нужно нам будет копаться в земле, придем на готовенькое. Ночью, говоришь? Смотри не подведи! Я отдам соответствующее распоряжение своим. Ну а где твой блиндаж? Почему не показываешь?
Логунов жестом пригласил командарма идти за ним, и они повернули назад, а потом в боковой ход. Перекрытый накатом блиндаж освещался мощной лампой от электробатареи. Увидев на столе букет полевых цветов в снарядной гильзе, Чуйков удивился:
— Попробуй узнай, что генерал Логунов такой сентиментальный!
— Сегодня у меня день рождения, товарищ командарм, и эти цветы с того берега Вислы доставили.
Чуйков повеселел.
— Эх, стареем мы, Николай Иванович! Десятое августа? Точно. Помнишь, даже в Сталинграде такие даты отмечали. Ну, давай я тебя поцелую, генерал. Сколько же это тебе стукнуло? Не круглая дата? Сорок шесть, говоришь? Да ты еще совсем юноша! Поздравляю тебя, Николай Иванович! А подарок в другой раз получишь. Ну что бы ты хотел? Есть у меня чудесное охотничье ружье. Дорогое. Инкрустированное серебром. Английский винчестер. Ну как? Подходит? Вижу, боишься продешевить. Ну проси что-нибудь другое. Я сейчас щедрый, потому что виноват перед тобой, забыл…