Помню, один из офицеров назвал поручника Людвиком. И вот этот Людвик стоял сейчас перед построившимся батальоном и рассказывал о порядке предстоящей переправы через Нейсе.
— Вот видишь, — прошептал с удовлетворением Дросик. — Что я говорил? Последние напутствия. Если ничего не произойдет, ночью двинемся…
Его слова вскоре подтвердились. Час спустя мы получили приказ о наступлении. В соответствии с установкой командования мой первый взвод был выделен из состава роты в отдельный разведывательный дозор и усилен пулеметным отделением под командованием Жарчиньского, отделениями противотанковых ружей и гранатометов и отделением саперов с миноискателем. Я ознакомил ребят с поставленной перед нами задачей — форсировать на рассвете реку и прорвать гитлеровскую оборону. Бойцы внимательно выслушали меня, то и дело поглядывая на мощные туши бронемашин, которые должны были поддерживать нас в ходе наступления, и начали спокойно приводить в порядок оружие и снаряжение.
В сумерках ко мне пришел поручник Ришард Шудравский — заместитель командира нашего батальона. Он был невысокого роста, худощавый, с детским выражением лица. Для меня это явилось некоторой неожиданностью, а он как ни в чем не бывало угостил меня сигаретой и завел разговор об актуальных делах батальона. Надо сказать, что после женитьбы поручника Тымицкого Ришард всячески избегал меня. Дело в том, что от имени офицеров батальона он одолжил тогда у меня девятьсот злотых на свадебный букет цветов для начальника. Девятьсот злотых — это среднее месячное жалованье младших офицеров. Практически его хватало только на пару обедов в ресторане или на несколько пачек сигарет, поэтому уже через несколько дней после получения денежного содержания ни у кого из офицеров в кармане не было ни гроша. И я стал жертвой, поскольку перед самым отправлением на фронт предусмотрительно продал доставшиеся мне от отца часы. Итак, я одолжил Шудравскому деньги, считая, что с начальством надо жить в согласии. Офицеры обещали в ближайшую же зарплату сложиться и вернуть мне его долг, однако, получив жалованье, никто из них, разумеется, об этом даже и не подумал. С тех пор я имел все основания обижаться на Ришарда. Однако он смотрел на меня невинным взглядом, пуская колечки дыма из сигареты, и дружески болтал о предстоящем форсировании Нейсе. В бою под Ленино он узнал, что такое наступление в сочетании с форсированием реки. Я тоже немного разбирался в этом. До начала наступления оставалось несколько часов… Девятьсот злотых! Боже мой, как только я мог думать тогда о таких глупостях?..
Поздним вечером мы заняли исходный рубеж. Тесными траншеями второй линии обороны пробирались влево. Толчея невообразимая! Окопы были забиты солдатами. Двое с трудом могли разминуться в узком проходе. В довершение всего каждый из нас был навьючен сверху донизу всевозможным снаряжением. Автоматные диски, полевая сумка, пистолет, ракетницы, бинокль, противогаз и, наконец, автомат в руке и гранаты в кармане. Все это давило своей тяжестью и, самое неприятное, сковывало движения. Рядовым было еще хуже, ибо, помимо оружия, им приходилось таскать с собой вещмешки, нагруженные запасными боеприпасами и противотанковыми гранатами. Некоторые бойцы ворчали: мол, боеприпасы нам всегда подбросят. Однако я придерживался другого мнения. Я знал, что, прорвав немецкую оборону, взвод, являясь отдельным разведывательным дозором, будет стремиться самостоятельно продвинуться как можно дальше. А что нас там ожидает, трудно сказать. В такой ситуации боеприпасы — это жизнь.