— Наши танки уже на правом берегу! Беги навстречу русским! Предупреди их, что нельзя въезжать на плотину — она заминирована! Пусть пошлют сюда солдат, нужно спасать плотину!
Он благополучно добрался назад к гидростанции, спустился к своим, в камеру под турбиной, и, наскоро проглотив кусок черствого, еще «протекторатского» хлеба, снова занял свой «наблюдательный пункт»… Из окон его дома, из мастерской торчали стволы автоматов, в воротах стоял тяжелый пулемет, на дворе — минометы. Как видно, немцы собирались здесь закрепиться…
Он лежит с биноклем в руке. Идет время, ничего не происходит; лишь земля сотрясается от разрывов. Бесконечно тянутся часы… Может быть, связной не дошел? Ведь здесь давно уже должны были появиться советские солдаты, чтобы отбить у немцев плотину… Танки скапливаются на шоссе за озером. Если они ринутся на плотину — конец всему! Шикула чувствует, что теряет голову, он то и дело смотрит на часы: время неумолимо уходит, а в бинокль не видно даже малейших признаков того, что русскими получен его сигнал.
Батарея усилила огонь, бьют по деревне. Он увидел, как колонна танков с красными звездами на башнях пришла в движение и направилась к плотине. Он встал на колени, обхватил пальцами пересохшее горло… Товарищ Ладя не дошел… От напряжения кровь прилила к вискам, голова раскалывалась. Мучительно ясно он сознавал, что необходимо что-то сделать. Нельзя сидеть здесь и ждать сложа руки, когда на его глазах советские танки вместе с плотиной взлетят в воздух… Ладя не дошел, где же найти другого связного?
Бледный, холодея до кончиков пальцев, сидел он в своем укрытии… И все-таки… Все-таки есть ведь еще один связной! Он окинул взглядом лежавший перед ним склон. Кое-где на нем росли кусты. Метров десять придется пробежать, чтобы достичь верхнего края и скрыться за ним. Он спиной чувствует дула автоматов, лихорадочно шарит глазами по склону холма… Это безумие… Мама, дочки, поймите, я не смог бы потом смотреть вам в глаза, если сейчас… если я этого не сделаю… А может, «мертвоголовые» в окнах дома сейчас не следят, именно сейчас, в эти секунды?
Он положил бинокль на траву и рывком бросился наверх по склону.
Они следили. Позади, из окон его собственного дома, ударили автоматы. Он продолжал бежать. Что-то толкнуло его в спину, и сразу же одеревенели ноги. Падая, он инстинктивно повалился назад и, перевернувшись, рухнул на дно спасительной ямы. Всем своим вытянутым, гудящим, как струна, телом он вжимался в землю. В глазах было темно, на зубах скрипел песок. Пули свистели прямо над его головой, сбивая молодые весенние листочки с кустов ольшаника. Казалось, что пули срезают ему волосы — так близко над головой пролетали горячие вихри, обдавая его комьями глины и стеблями срезанной травы… Бесконечно долго опорожняли «мертвоголовые» магазины своих автоматов, словно желая доказать самим себе, что до сих пор в их руках власть и сила. Господи, неужели он еще жив?
Наконец адский грохот над его головой стих. Он лежит без движения, и только сердце колотится где-то у самого горла. Потом он медленно опускает правую руку, проводит ею вдоль тела. Кровь, теплая и липкая; он чувствует, как она, пульсируя, течет из раны… Мама, девочки, как странно все кончилось, простите меня… Он лежит, прижавшись лицом к земле, брюки намокают кровью. Он не знал, прошел час или целых три, он потерял представление о времени. Осталась только странная дрожь в горле и тело, бесчувственное тело, неподвижные, словно бы чужие ноги. И мучительная жажда. Почему вы не идете сюда добить меня, головорезы? Небось боитесь вылезти под обстрел, высунуть наружу свои морды? Там, под моей крышей, вы хвалитесь тем, что подстрелили еще одну чешскую собаку? В бессильной ярости он стиснул зубы: если бы они сейчас и пришли, он даже не смог бы дать напоследок кому-нибудь в морду!
Рядом с его головой к самой земле склонились желтые головки цветков. Автоматные очереди срезали все стебли, лишь на дне этой ямы осталось несколько цветов, свежих, красивых. Он протянул к ним руку. Как они пахнут — в них вся весна… Словно бы вокруг и не было войны. Вот как, значит, приходит конец. Это не так уж и страшно, боли совсем нет, только силы все уходят, а в голове шумит все сильнее, как будто морской отлив, отдаляясь, уносит куда-то и силы, и его самого. Спать, положить поудобней голову и закрыть глаза…
Смолкли наконец разрывы. Вечерний сумрак, перемешавшись с пороховым дымом, медленно опустился на весеннюю землю. Откуда-то из-под Брно доносился грохочущий гул фронта, небо мигало красными сполохами… Он попробовал приподняться на руках. Искра надежды… И жажда, страшная жажда жизни. Жить, тысячу раз жить теперь, когда советские танки всего в километре от него, когда через несколько часов уже кончится война и наступит мир. Мир!.. Долго, сантиметр за сантиметром, он, стиснув зубы, волочил свое беспомощное тело. К счастью, путь был вниз, под уклон… Из последних сил дополз он до штольни. Как легко дышится здесь, в этой душной темноте внутри его плотины! Он лег пылающим лицом на холодный бетонный пол и слушал, как отдается в нем каждый удар сердца. А может, это бьется одинокое сердце его плотины?.. Сухими губами он ловит струйки воды, стекающие по стенам…