Может быть, поэтому Казакову все удавалось, всюду ему сопутствовала гвардейская удача.
Подчиняясь дисциплине, Казаков, конечно, выполнил бы любой приказ командира, даже тот, который был бы ему не по душе. Но гнал ли он тогда бы так немилосердно своего коня, как сейчас, устремившись на Прагу?
Птицей летел за врагом, в хищном напряжении по-ястребиному припав к развевающейся гриве коня, всем телом подавшись вперед.
Не жалел ни себя, ни коня, ни своих ребят. Призыв изнемогающей Праги неотступно звенел у него в ушах, звонким эхом летел над ним всю дорогу.
Ночью гитлеровцы неожиданно оказали упорное сопротивление. На нескольких километрах по фронту разгорелся тяжелый бой с участием танков и самоходок. Все полки дивизии вынуждены были развернуться в боевые порядки. Офицеры водили пехоту в неоднократные ночные атаки. Казаков тоже водил свою братву, гремя в темноте ночи:
— Даешь Злату Прагу!
Лишь перед рассветом удалось сломить противника, и полки, надев чехлы на еще теплые стволы пушек, снова двинулись вперед.
Полк Самиева в колонне дивизии шел головным, и Казаков, вырвавшись на рассвете со своими разведчиками вперед по звонкой автостраде, надеялся, что окажется на ней первым. Но автострада вопреки его ожиданиям была уже освоена: незадолго до того по ней пронеслись на Прагу танки — тридцатьчетверки. Казакова мучила ревность пехотинца, он ощущал себя чуть ли не обозником и незаслуженно укорял коня, который никак не мог стать тридцатьчетверкой. А танкисты, перехватив пальму первенства, стремительно уходя вперед, оставляли на автостраде, словно в насмешку разведчикам, свежие следы своей работы: разгромленную немецкую артиллерию, дотлевающие в кюветах машины да грязные толпы гитлеровцев, которых конвоиры-чехи гнали в тыл по обочинам автострады. Пленные брели молча, понуро, намокнув по пояс в обильных утренних росах.
Казаков, завидуя танкистам, был вместе с тем искренне доволен, что они так быстро продвигались вперед.
— Хоть и отбивают наш хлеб, зато на выручку Праге успеют, — утешал он своих «волков». — Не дадут братанам задохнуться!..
— А может, там уже союзники? — высказал предположение самый молодой среди разведчиков — Славик, которого «хозяин» даже не называл «волком», а только «волчонком».
— Могут, конечно, и они ворваться, если нажмут на все педали, — согласился толстошеий ефрейтор Павлюга. — Союзникам, кажется, даже ближе, чем нам…
Казаков покосился на Павлюгу своим рысьим, зеленоватым глазом.
— На союзников надейся, а сам не плошай. Ясно?
— Ясно.
— Аллюр три креста!
Перебрасываясь на скаку словами, разведчики в то же время внимательно осматривали местность. Впереди им ничто не угрожало: там уже действовали танки. Опасность могла появиться только с флангов, слева или справа. Туда, конечно, танкисты не имели возможности сворачивать, оставляя эти просторы фронтовым чернорабочим — пехоте. Но и на флангах никаких признаков опасности не было.
Все ярче занимался рассвет. Тугой ветерок щекотал разгоряченные лица разведчиков. В предчувствии солнца заволновались в низинах белые туманы. Холодноватая даль еще мягко синела, но все вокруг уже прояснилось, приобретало естественные, завершенные очертания. Восток расцветал высоким венком рассвета. Вот уже — далеко справа, между лесными массивами — загорелись на горных вершинах голые камни. Обновленные солнцем вершины сразу как бы приблизились к разведчикам. Вот и слева, перебегая в волнистых полях от поселка к поселку, солнце окрасило маковки церквей, высокие деревья, пропеллеры ветродвигателей на пригорках. Раскинутые в равнинном раздолье селения и отдельные фермы забелели фасадами, радостно заиграли навстречу солнцу светлыми стеклами. А оно, могучее светило, все больше заполняло собой мир, все дальше бросало вперед утренние свои лучи, ударяя ими вверх и в стороны. Доброе солдатское солнце, оно опережало полки, всюду выставляя на их пути свои сверкающие утренним румянцем вехи.
Разведчики шли на галопе по этим солнечным вехам — вперед, вперед…
Изредка оглядываясь, ребята видели полк. Он двигался колонной, подминая под себя автостраду, которая, словно на волнах, то прогибалась в долинах, то поднималась на невысоких пригорках. На расстоянии полк казался серым, одноцветным: серые люди, серые лошади, серые пушки… Едва заметное, как тонкая антенна, древко знамени все время покачивалось над головами всадников. Знамя, как всегда на марше, было в чехле.