И вот из-за леса вылетели наконец маленькие силуэты первых всадников, за ними показалась голова колонны — и разведчики ахнули! Полк выглядел необычно, он был какой-то обновленный, торжественный, озаренный. Эту озаренность придавало ему развернутое полковое знамя, ярко пламеневшее над колонной. Впервые за долгие месяцы боев с него, с боевого знамени, был снят чехол. Почему? По какому поводу? Разведчики переглянулись, еще не веря своим глазам, будто испугавшись догадки, осенившей их всех одновременно. Неужели наступила наконец та долгожданная минута?! Стояли в каком-то радостном оцепенении. Никто не мог промолвить ни слова, каждый был потрясен до глубины души.
А полк приближался, и развернутое знамя, развеваясь в полете, пылало над людьми прекрасным пламенем.
Вся колонна на полном скаку палила в небо из тысяч карабинов и автоматов, палила из чего попало, салютуя в своей неудержимой радости, шалея от восторга. Взлетали в воздух солдатские пилотки, мелькали на солнце белые голуби листовок; всадники подхватывали их на лету.
Разведчики, придя в себя, бросались друг другу в объятия.
— Победа, товарищи!!!
— Победа!!!
— Победа!!!
Со слезами радости на глазах они поздравляли друг друга, любовно произнося это великое и еще не совсем привычное слово.
Каким безопасным, надежным, просторным сразу стал окружающий мир! Уже смерть не угрожает тебе на каждом шагу, уже ты заговорен от ран и увечья, уже открылись перед тобой все дороги в прекрасное, светлое будущее. Такое огромное солнце еще никогда не светило тебе. Небо такой нежнейшей синевы еще никогда не высилось над тобой. Такая радостная, всепроникающая весна еще никогда не ступала по земле. Каждым своим стебельком, каждой выпрямившейся веткой она посылает тебе, труженику войны, свой зеленый салют.
До краев переполненные счастьем, наэлектризованные его хмельной окрыляющей силой, разведчики снова сели на лошадей.
— А теперь… куда? — спросил Павлюга Казакова.
Лошади сами поворачивали назад, ржали навстречу полку. Словно спохватившись, Казаков дернул повод и направил своего рысака снова на запад. Разведчики пригнулись в седлах, глубже натянули пилотки, чтобы не сбило их ветром.
— Вперед! — крикнул Казаков. — На Прагу!
Он еще не знал, что в это же утро в Прагу вступили советские танкисты, сделавшие героический переход из-под Берлина на помощь восставшему городу.
Вызванивая на автостраде, полк спускался в зеленую, до краев налитую утренним солнцем долину. Вдохновенно стрелял в небо многочисленным оружием, не целясь, не готовясь, не стремясь кого-нибудь убить. Тот и не тот, чем-то прежний и уже чем-то будущий.
Обновленный, торжественный, озаренный…
— Передайте по колонне, — скомандовал Самиев офицерам, ехавшим за ним, — прекратить стрельбу, беречь боеприпасы!
Когда этот приказ, гася на своем пути стрельбу, докатился до Маковея, парень удивился. Вероятно, недоразумение? Может быть, кто-то в горячке перепутал приказ? Но товарищи уже ставили оружие на предохранители, и Маковей сделал то же самое, сразу возвращаясь к реальной действительности.
Известие о победе вначале совершенно ошеломило парня. Ему казалось, что все теперь пойдет по-новому, что отныне люди должны руководствоваться в жизни совсем иными правилами, чем до сих пор. Должны снять с себя всякие ограничения, забыть обо всем будничном, заговорить другим языком. Ведь сегодня все вокруг было иным, неповторимым, фантастически прекрасным.
Началось это утром, на восходе солнца. Известие о победе догнало полк на марше, и взволнованный, побледневший Самиев, вырвавшись вперед, к знаменосцам, на лету скомандовал им:
— Знамя из чехла!
Взглядом, полным счастья и готовности, Вася Багиров принял команду, ловким движением сорвал огрубевший, как солдатская ладонь, чехол, и шелковое багряное пламя вырвалось из-под него, упруго залопотав на ветру.
Полк ответил на это всеобщим салютом.
Маковей и стрелял, и плакал, и смеялся, не слыша ни себя, ни других. Тут же посреди дороги возник короткий митинг. Бойцы на ходу соскакивали с седел, что-то радостно кричали друг другу, крепко обнимаясь, целуясь, теряя свои выгоревшие под всеми солнцами пилотки. Маковея тоже целовали, щекотали усами какие-то счастливые люди, и он кого-то целовал, кого-то поздравлял, возбужденный, взволнованный, влюбленный во всех и во все. Как-то невзначай увидел сквозь бурлящую толпу Черныша и Ясногорскую. Они тоже поцеловались, видимо, впервые, долгим и крепким поцелуем, на людях, при всех. И никто этому не удивился, и Маковей не вспыхнул ревностью — ведь сегодня все можно делать, все разрешалось, потому что все самое лучшее в мире начиналось с этой минуты…