Она занята другим, к ней сейчас не подступить!.. Смеясь и плача от радостной полноты чувств, Маковей бросился к своему верному коню, в жгучем неистовстве повис у него на шее, возле которой столько раз грелся в жестокие морозы и вьюги, по-детски восторженно мечтая о таком вот, как сегодня, весеннем солнечном утре… Все свершилось, сбылось!
Обняв коня как друга, ощущая на своей щеке его теплую бархатную шею, Маковей, сам того не замечая, все время не сводил глаз с Ясногорской.
А Шура, поцеловавшись с Чернышом, тут же почему-то заплакала, закрыв лицо своими маленькими белыми руками. Маковей сам готов был заплакать вместе с ней… Поцелованная, грешная и недосягаемая, она была сейчас для него краше, чем когда-либо…
Все кипело вокруг, играло красками леса, блеском оружия, светом человеческих лиц…
Майор Воронцов с трубочкой бумаг в руке уже стоял перед бойцами на орудийном лафете. Глаза его в пучках золотых морщин какое-то мгновение беспомощно мигали, словно привыкая к солнцу, потом вдруг глянули на гвардейцев и заблестели славными, добрыми, отеческими слезами.
После короткого митинга полк снова двинулся вперед, не только не уменьшив темп марша, а еще сильнее пришпорив коней, радостно салютуя на скаку. Вот тогда-то разведчики и услыхали буйную, летучую, быстро нарастающую стрельбу.
И вдруг: «Прекратить стрельбу, беречь боеприпасы!»
Эта команда «хозяина», обдав Маковея боевым холодком, как бы вернула ему утраченное на время ощущение реальности, вывела его из самозабвения, из того сказочно-чудесного вихря, в котором он летел, посылая салюты лесам, лугам, небу, солнцу. Маковей понял, что с приходом праздника их наступление не может остановиться, оно должно продолжаться до тех пор, пока на пути еще есть враги.
А они были. Немецко-фашистские войска из группы генерал-фельдмаршала Шернера отказались капитулировать и поспешно отступали на запад. Их надо было привести в чувства. Эта задача выпала на долю армий 2-го Украинского фронта, в составе которого шел и полк Самиева.
Кроме высшего начальства, никто не знал маршрута полка, но все почему-то думали, что идут на Прагу. Может быть, потому, что каждый сердцем был там, с восставшими чешскими патриотами.
По дороге Маковей то и дело поглядывал на Ясногорскую. Она ехала вся в лентах и венках, ритмично колыхавшихся на ее груди. И сама она была как весенний распустившийся цветок. Такой она стала, проехав первый городок, встретившийся на пути полка после митинга. Местное население, восторженно встречая полк, Ясногорскую приветствовало с особой, трогательной нежностью. Чешские девушки заплели ей косы, убрали ее цветами, будто невесту. Девушка-воин, она самим своим видом восхищала их, казалась им необычайной, как из песни.
Белолицая, хрупкая, словно снегурочка среди весны…
Иногда Маковей стыдливо гарцевал на коне перед Шурой, а она задумчиво улыбалась ему из-под венка. Иногда он ехал следом за ней, как верный ее оруженосец, желая и боясь услышать, о чем говорила Шура с Чернышом. Но опасения его были напрасны: не было любовных признаний, беседовали они о марше, о Праге, о победе, читали стихи. Маковей слышал, как Шура взволнованно читала наизусть:
Подхватив эти слова, Маковей скакал, уже напевая их на собственный импровизированный мотив.
А леса зеленели удивительно мирно, а села мелькали приветливо, а шоссе уходило вдаль, лаская взор, сверкая как солнечная дорога в полдень на море. Раскаты далеких орудий на флангах уже не вызывали представления о крови и смерти, в их глухом добродушном громе кадровикам слышались учебные выстрелы на летних лагерных полигонах. Полковое знамя то ныряло красной птицей в тенистую чащу зеленых лесов, то вновь вырывалось на просторы, залитые душистым солнцем, высоко развеваясь в прозрачных степных ветрах. И даже когда знамя скрывалось за изгибом леса, все чувствовали его там, впереди себя.
Все было сегодня поразительно свежим, необычным, праздничным. И воинственные гвардейские лозунги звучали для бойцов по-иному. Вот приближаются к Маковею две доски в виде икса, прибитые на перекрестке:
«Добьем фашистского зверя!»
«Добьем…» Кто-то уже приложил к лозунгу руку, зачеркнув первое слово и размашисто написав сверху: «Добили!»
Неужели добили?
Маковей видит разгоряченного Сагайду, который, осадив своего вороного на перекрестке, задержался на секунду перед иксом, как перед непонятным дорожным указателем.