С непотревоженным сердцем вернулись мы на наше местечко за избой. А все же нет ли тут чего-то похожего на правду?.. Мы смотрели на гигантские сосны и грезили… грезили.
Наутро нас разбудил гул артиллерийского огня. Мы вскочили, пораженные. «Они уже здесь!» — крикнул кто-то. Глухо рвали воздух залпы тяжелых орудий. Значит, все-таки!.. Многие все еще отказывались верить в нечто непостижимое. Русские перешли в наступление?! После того, что пять с лишним месяцев непрерывно отступали и подпустили наших чуть ли не вплотную к своей столице?!
В это утро все поднялись раньше обычного. Раненые, которые еще вчера не могли шевельнуться, вдруг встали на ноги. Все, кто в состоянии был ковылять, стояли на улице и прислушивались к канонаде. «Километров двадцать пять отсюда, не больше», — раздавались голоса. «Если придут русские, что будет с нами?» — спрашивали со всех сторон. «Сдадимся в плен», — ответил кто-то. Но об этом никто и слушать не хотел. «Сдаться? Как будто они берут в плен! Они тут же перережут тебе глотку, мой милый!» — «Да-да, нянчиться не станут, не могут же они забыть, что наши тут творили!»
Такие и другие реплики нагнетали тревогу в избе. Вот-вот, казалось, вспыхнет паника. Ганс молчал. Я, впрочем, тоже.
Днем доктора вызвали в санитарное управление. Он отправился туда на санях. Мы с Гансом лежали за избой и прислушивались. Около полудня пальба из орудий стихла. Ну, значит, все-таки!..
Кто-то объяснил загадку. Это наши дальнобойные орудия обстреляли Москву. Ну конечно же, какие тут могут быть сомнения! Люди смеялись, потешались над собственным малодушием. Посыпались остроты, насмешки, особенно над упорствовавшими маловерами.
Вскоре вернулся наш доктор. Он пригнал целый караван пустых саней. Нас отправляли в тыл. Стало быть, все же?.. Мы с Гансом молча переглянулись. Все стали собирать свое барахлишко. Работы по устройству солдатского кладбища были приостановлены. Две большие могилы, в которые уложили множество трупов, не успели даже как следует засыпать. Каждый был занят своими делами.
«Стало быть, все верно! — вырвалось у меня. Ганс стоял рядом и молчал. — Москва не взята, — продолжал я. — Значит, зимовать нам на биваках». Ганс поднял голову, сказал: «Больше того. Это конец, поверь мне. Если теперь не возьмем Москву, никогда ее не возьмем, это точно. Да, мой дорогой, все ложь и обман, теперь мы убедились в этом».
Ганс и я решили отказаться от отправки в тыл, объявить себя здоровыми и просить о возвращении в свою часть. Нам это казалось наиболее безопасным. В таком лихорадочном отступлении эвакуируют прежде всего тяжелораненых, а остальные предоставлены сами себе.
Когда мы доложили доктору о нашем намерении, он тотчас же сказал: «Отлично! Ваша дивизия стоит тут неподалеку. Она сейчас на отдыхе». Опросили, кто еще хочет вернуться в часть. Откликнулись четыре человека, из них — три ефрейтора. Ганс, как старший по рангу, принял командование. Мы быстро собрали свои вещи и вместе с первым санным транспортом тяжелораненых зашагали через лес, направляясь в свою часть. В ту минуту, когда мы выходили из деревни, возобновилась канонада, на этот раз значительно ближе, едва ли не в десяти километрах отсюда. Это нас здорово подгоняло.
Очень скоро нам пришлось оторваться от санного каравана и углубиться в лес, за которым, как нам сказали, мы увидим деревню, где расквартирован наш батальон. Путь был нелегкий — глубокий снег и непротоптанные дороги. На нас были короткие солдатские сапоги, мы заправили в них брюки, надеясь, что это спасет нас от снега, от мокроты. Даже шинели были не у всех. Но и счастливые обладатели их мерзли. Ганс закутал голову шерстяным шарфом, опасаясь за свои обмороженные уши. На носу его, все таком же обескровленном, безжизненном, по-прежнему торчал подбитый шерстью колпачок. Я же, против ожидания, шагал довольно легко. Остальные раненые, с еще не зажившими обмороженностями, со стонами ковыляли по снегу.
Говорили мы мало. В лесу Ганс тихо сказал мне: «Если бы здесь были партизаны…» — «Да, — подхватил я. — Они бы нас чудесно одного за другим уложили!..» — «Или взяли в плен», — закончил Ганс.
Я промолчал. Вот уже второй раз я слышал от него тот же намек. Думаю, окажись там тогда партизаны, мы тотчас побросали бы в снег винтовки и сдались бы, невзирая на глубоко въевшийся в нас страх перед русским пленом. Но в лесу мы не встретили ни души.