— И она вырвалась, — еле шевелит толстыми губами Кузман. — Поначалу ее держали в Сливене, но, к счастью, полгода назад перевели в Плевен… Ты должен ее встретить!
— Я?
— На время спрячешь девушку у себя, а там посмотрим, как будут развертываться события. Если станут искать, первым делом кинутся к ее родителям…
Николай кивает, хотя и не представляет, каким образом будет выполнять возложенную на него задачу, в которой, как ему кажется, больше таинственности, чем риска.
— А мать? Она не будет против?
— Моя мать?.. — Николай не торопится с ответом — может быть, хочет придать своим словам больше значительности. — Об этом не беспокойся.
— Я в том смысле… не дать бы маху…
— Ничего не случится. Где я должен ее встретить?
Кузман с облегчением проводит рукой по своему квадратному лицу и объясняет:
— В половине первого ночи из Горна-Оряховицы отправится специальный состав. Не доезжая до речного вокзала, машинист притормозит у Сарыбаирского переезда, и девушка сойдет с паровоза. Запомни: с паровоза! Ее необходимо сразу же увести, чтобы она не застряла там, а потом будем ждать указаний городского комитета. Вопросы есть?
— А какая она из себя?
— Высокая, стройная, русокосая! — без запинки живописует Кузман и, вдруг смутившись, усмехается: — Имя Елена…
— А подпольная кличка?
— Теперь уже в кличках нет надобности! По исполнении придешь и доложишь, мы будем ждать тебя в доме Лозева… — Кузман берет Николая за локоть и, понизив голос, спрашивает: — Оружие у тебя есть?
Николай молчит — уполномоченному района прекрасно известно, что он совершенно безоружен, у него даже простого туристского ножа нет, не говоря уж о тех знаменитых финках, какие продавали немецкие обозники при отступлении.
— Возьми. — Кузман сует ему в руку что-то гладкое и холодное. — В нем всего четыре патрона. Так что шибко не разгуляешься…
Пистолет! Даже оружием его снабдили! Это ли на знак доверия? Глаза Николая светятся гордостью, но Кузман тут же охлаждает его:
— Ты хоть заряжать умеешь?
— Умею… Оттягиваю двумя пальцами ствол и после этого…
Раздается выстрел, пуля со свистом пролетает мимо уха Кузмана в темный купол ночи. Николай цепенеет. Кузман тоже впадает в оцепенение, его вытаращенные глаза мечут молнии. Мало-помалу молнии гаснут, но слова его пропитаны желчью:
— А предохранитель? О нем-то ты слышал? — Кузман окончательно приходит в себя, в его горле уже клокочет смех. — Чуть было не отправил меня на тот свет… Именно сейчас… Да и салютовать еще рановато… — Успокоившись, добавляет с серьезным видом, будто ничего не случилось: — Береги патроны, их теперь у тебя только три!
Николай не верит своим ушам: этот дурацкий выстрел нисколько Кузмана не встревожил. А ведь несколькими днями раньше им бы обоим несдобровать. Мигом примчалась бы полиция, и опомниться не успели бы, как их окружили бы крачуновцы, агенты Общественной безопасности. Крачунов, тамошний начальник, — зловещая личность, самая черная душа во всей округе.
Подняв воротник пиджака, Кузман удаляется в направлении матросских казарм. С радостным чувством облегчения Николай долго смотрит ему вслед. Все в нем ликует, душу переполняет гордость. Он нужен, ему дано такое важное поручение!
Николай просто не узнает матери: она не расспрашивает, что это за девушка, сколько она у них пробудет, не накличет ли на них беду. Чуть наискосок, напротив их дома, находится полицейский участок, но мать словно забыла об этом, а совсем недавно это соседство сказывалось на всем ее поведении. Сейчас в доме горит яркий свет — и в гостиной, и на кухне, и в ее комнате. Уже несколько суток, после капитуляции Румынии, самолеты по ночам не летают — оставили наконец в покое нефтяные месторождения Плоешти. Шторы, правда, плотно задернуты, но черную бумагу сняли, только вдоль фрамуг шуршат полосы, оставленные на всякий случай, да и то лишь потому, что со стула их не достать, для этого нужна лестница.
А в кухне прямо-таки ритуальное действо: на раскаленной печке в двух котелках греется вода, в руках матери мелькают пестрые полотенца — старомодные, с вышитыми на них благословениями; появилась откуда-то и лохань внушительных размеров, на ее белой эмали стилизованные цветы и целующиеся голубки. Елена моется, а мать, серьезная и важная, поливает ее водой из огромного кувшина. Когда мать проходит по гостиной, где сидит Николай, ее глаза лучатся таким счастьем, будто он привел в дом не подпольщицу, а свою невесту. Это его озадачивает — в самом деле, что случилось, как объяснить такую перемену в матери?