И Виктор уже здесь, он снимает с плеча винтовку и тоже садится на ступеньку, восторженно глядя на Николая.
— Триумфальное шествие в фаэтоне! Будь один из вас женщина, вас приняли бы за новобрачных!..
Они весело смеются, согретые внезапным приливом нежности друг к другу. Как всегда, первой становится серьезной Елена:
— Мне показалось, будто я видела тут свою мать…
— Где? — озирается Николай.
Жену аптекаря он хорошо знает и без труда обнаружил бы в толпе.
Елена тяжело вздыхает.
— Где-то около театра. До того расстроена!.. — говорит девушка и поднимается со ступеней. — Вчера вечером Кузман не позволил мне навестить родителей, но теперь обстановка другая. Чего ради я должна откладывать?
Николай вопросительно смотрит на Виктора, подмигивает.
— Ну что, разрешим ей?
— Разрешим.
— Стану я вас спрашивать! — Елена уходит, но на нижней ступени останавливается. — С оружием?
— Что за вопрос! — строго говорит Николай. — Теперь мы не скоро с ним расстанемся.
Молодые люди провожают взглядом ее хрупкую фигурку.
Елена пробирается сквозь толпу, на время задерживается у почты, очутившись в объятиях какой-то девушки, исчезает в глубине улицы. Лишь после этого Николай замечает, что с его другом творится что-то неладное: Виктор морщит лоб, корчится и стонет, держась за живот.
— Тебе плохо? — спрашивает Николай.
— У меня со вчерашнего утра крошки во рту не было… — признается Виктор. — Слушай, а что, если ты сбегаешь домой и принесешь хлебушка с брынзой? До твоего возвращения революция все равно не закончится.
— Тем более что я — барчук! — язвительно говорит Николай. — А если меня будут искать?
— Кому ты нужен?
Николай, пожав плечами, спускается по лестнице. Но на углу квартала, сразу же за турецкой баней, он видит высокую, стройную женщину — она шагает легко, чуть покачиваясь, распущенные по спине волосы золотом отливают на солнце. Русокосая! Он замирает от волнения и как завороженный идет за нею следом. Господи, до чего же хороша, как трепещет и переливается темно-оранжевый шелк ее платья, сколько неги в движениях! Позавидуешь тому, кто удостоится благоволения этой женщины! Но кто же он, ее избранник, кто этот счастливец? А что, если выследить ее? Но сегодня вряд ли подходящий день для этого. Разумеется, он будет идти за ней минут десять, не более, пока не налюбуется ею хоть издали. Хорошо, конечно, если ему выпадет счастье сделать «открытие» и развеять таинственность, которая окружает ее, в общем-то, одинокое существование. Только местная Дульцинея не проявляет особого желания чем-то его заинтриговать. Достигнув убогой улочки, тянущейся вдоль железной дороги и упирающейся в подножие Сарыбаира, Русокосая ныряет в какой-то двор. Но прежде чем захлопнуть за собой обшарпанную калитку, она задерживает взгляд на нем и, судя по выражению ее лица, что-то вроде вспоминает: губы ее приоткрываются — она уже готова поздороваться, но смущенно отворачивается.
На калитке жестяная табличка с надписью, сделанной старославянским шрифтом:
Что ей здесь заказывать, Русокосой, почему она так по-свойски заходит в этот дом, словно бывала здесь не раз? Нет, спешить не надо, лучше подождать какое-то время. А чтобы не вызвать подозрений, Николай зайдет с другой стороны, поднимется на Сарыбаир и понаблюдает оттуда, сидя под акацией. А что особенного? Революция революцией, но Русокосая ведь тоже стоит внимания.
Примостившись на каком-то уступе, Николай откидывается назад, опираясь на локти. Его охватывает приятная дремота, ветерок ласкает горящие щеки. «Так и уснуть недолго!» — лениво думает он, стараясь не расслабляться. У него перед глазами — опять ночь, Крачунов, перестрелка, убийство Среброва. И голубые, такие невинные глаза полковника Грозданова. Начальник гарнизона собрался выходить из своего кабинета и строго бросает ему:
«Эй, парень!»
Николай пялит на него глаза, не соображая, что это за «парень», ему становится не по себе.
— Эй, парень!
Он открывает глаза. Напротив, из кустарника, кто-то машет ему, подзывая. Николай поднимается, нащупывает в кармане пистолет — мало ли что может случиться? — и, сделав шагов пять, замирает от изумления. Перед ним — глубокая, тщательно замаскированная траншея, а в ней установлена пушка, правда, из легких, с тонким, длинным стволом, обложенная уже привядшей зеленью. Возле орудия сидят четверо военных и с интересом наблюдают за ним, словно решая, приветить его или застрелить. Лица у всех напряженные, только старший по чину — он такой же молодой, как и остальные, — растягивает в доброжелательной улыбке пухлые, румяные, как у девушки, губы. И тут Николай замечает на пилотке красную звездочку, и а его сознании молнией сверкает догадка.