Славик Суворов тоже мечтал. Чаще всего отец мечтался ему артистом, отчего и дома у них все время идет веселая театральная жизнь (после возвращения в Ленинград их раз, а то и два в год водили в ТЮЗ); подробности ему представлялись смутно, но достаточно было общего ощущения праздничности — по контрасту с суровым, однообразным детдомовским существованием… Давно уже он не мечтал ни о чем таком, но все-таки место в душе, которое положено занимать родителям, пустовало. Может быть, потому он любил бывать у Альгиса, где во главе стола садился крепкий усатый старик, немного похожий на Буденного. Отец Альгиса вовсе не был артистом, но умел удивительно живо рассказывать житейские истории, ибо проработал лет тридцать таксистом, — и Вячеславу Ивановичу часто казалось, что эстрадные конферансье рассказывают куда хуже, по крайней мере на концертах он никогда так не хохотал… Конечно, и тогда, в детдоме, Слава Суворов никогда до конца не верил в родителей-артистов, а все-таки только в последние дни, когда он узнал доподлинно, кем были его отец и мать, мечта рассыпалась окончательно. И не то чтобы было грустно, но наступило отрезвление. Ну а самый последний удар по мечте должны были нанести записи матери, хранящиеся у Ракова, — так что ничего, если он прочитает тетрадку на два дня позже…
Итак, вечер освободился, а Вячеслав Иванович уже настроился, что уйдет на весь вечер из дома, избегнет звонков Ларисы, и потому решил зайти к Альгису.
Тот жил на Карповке, в доме с фасадом, похожим на полный ветра парус. Когда-то Вячеслав Иванович услышал, что дом этот строил знаменитый Корбюзье, и успел многим сообщить этот интересный факт, а потом оказалось, что вовсе не Корбюзье, — бывает. (Да, кстати, многие, кому сообщал, вообще и не слышали такого имени, им полезно узнать и то, что был такой Корбюзье!) Но дом и сам по себе хорош, без Корбюзье, и любопытен не только тем, что дом-парус, но и тем, например, что в кухнях холодильные шкафы, давно, правда, не действующие: в тридцатых годах, когда в магазинах еще не продавали холодильников, жители этого дома получали холод централизованно, по трубам… Ну, отец Альгиса сюда вселился после войны, застал одни предания — и о холодильных шкафах, и о многих жителях этого дома.
Отец Альгиса и открыл дверь:
— А-а, король отбивных! Заходи.
Вячеслав Иванович всегда с удовольствием слушал бас отставного таксиста. Тот хвастал, что усмирял хулиганствующих пассажиров одной только силой голоса.
— Здравствуй, Костис.
На самом деле отца Альгиса зовут Кестутисом, но он давно стал зваться Костей, а чаще Костисом — чтобы на литовский лад. По имени его звал сын. Скоро так же стал звать и Вячеслав Иванович. Великая вещь — обращение: если бы Вячеслав Иванович звал старого таксиста на «вы» и по имени-отчеству, половина разговоров между ними стала бы невозможна, а так все время было чувство, что встретился со сверстником.
— Здравствуй, Костис. Еще Шаляпиным петь не пригласили? — Вячеслав Иванович тоже постарался взять низкие ноты.
Он не любил высокие мужские голоса, а у самого, как в насмешку, когда-то был жидковатый баритон, подозрительно смахивающий на тенор; но он заметил, что, если чуть чуть напрягать гортань и поднимать основание языка голос густеет. Стал тренироваться, следить за собой— и выработал-таки твердый мужской баритон! (Кстати, еще одно доказательство — плюс к бегу и фигуре, — что при достаточном упорстве можно добиться от себя почти чего угодно.) Природная теноровость теперь слышалась, только когда напевал под нос, — но это для себя, не для слушателей.
— Нет, я же на октаву ниже… А мой трудится над клиентом. Лишний жир выдавливает.
Альгис большинство клиентов принимал на дому. Сам ходил только к лежачим, чаще всего — к парализованным после инсульта. Но, хотя получал за выездной сеанс полтора червонца, брался за инсультников редко, только по большому знакомству: не любил этот контингент.
Вячеслав Иванович разделся, замялся было посреди прихожей с тортом в руке, но тут же сунул коробку в руки старику:
— Это не про вас, Костис. Транзит. Положи пока в холодильник, ладно?
— А я уж слюну распустил. Ладно, отковыряю угол пальцем, пока не видишь.
Вячеслав Иванович вошел в большую комнату, сел в свое обычное кресло наискосок от телевизора. Удобная позиция: можно и смотреть и не смотреть. Над телевизором висела большая таблица, изображающая человека спереди и сзади, а на силуэтах рассыпаны точки для пунктмассажа, — иногда клиентам приходилось здесь ждать, и тогда созерцание таблицы укрепляло их в мысли, что они попали к специалисту, а не к грубому мяснику, как третировал Альгис чисто силовой массаж, процветающий в банях и тому подобных заведениях. Так же настраивали клиентов и толстые тома «Анатомии», «Физиологии», «Топографической анатомии» и даже «Психологии». Впрочем, Альгис свои книги и действительно читал, а «Физиологию» у него в свое время брал Вячеслав Иванович.