— Склады-склады! Ничего бы не изменили эти склады! Ничего там не было, никаких запасов!
— Что ты знаешь! Да там, если хочешь знать, сахарные реки текли.
— Ну и что? А знаешь, сколько сахару нужно на день такому городу? Если и лежало тонн пятьдесят, ничего бы не изменило. А расплавить эти же пятьдесят тонн — потечет тебе река!
— Что ты мне высчитываешь! Люди-то знали! Землю потом эту бадаевскую копали для себя и на рынке продавали.
Вячеслав Иванович помнил, что спорить с женщиной— занятие бессмысленное, но все-таки не удержался:
— Да ты сравни: сколько нужно городу — и чего там в земле накапывали! Все равно как для одного человека сто тысяч — богатство на всю жизнь, а для городского бюджета — вроде десяти копеек.
— Люди-то знали! Спроси кого хочешь: не сгори склады, и твои бы сейчас жили, и моя Виолетточка.
Это уже показалось личной обидой.
— Ты моих не тронь! Они честно жили и честно умерли, не как твой мародер этот, которым ты восхищаешься!
— Да кто же говорит… Господи… Да разве я…
— Вот именно, что ты! Говорить с тобой! И объедков твоих не нужно!
Вячеслав Иванович швырнул мешок с огрызками и ушел, не слушая извиняющейся скороговорки тети Жени.
Стал резать картошку соломкой, чтобы успокоиться— так хорошо еще, что палец не отхватил.
А успокоился в конце концов на тех же мыслях: о родных, о дневнике, о рассказе брата, о его шахматном анализе… Да, об этом анализе, о новом найденном ходе! Ведь последняя приписка — она как завещание. И прямой долг Вячеслава Ивановича — исполнить завещанное братом. Чтобы не пропала его идея, чтобы найденный ход был сделан в каком-нибудь крупном турнире, был замечен! Возможно, тогда о Сереже напишут в шахматном журнале, вариант назовут «системой Сальникова»! Только нужно подумать, кому отдать записи брата. Ботвинник больше не играет. Конечно, можно послать Карпову, но было бы естественнее, чтобы найденный во время блокады вариант применил ленинградец! И тут Вячеслав Иванович очень кстати вспомнил приятный факт, что ленинградский школьник недавно стал чемпионом мира среди младших юношей. В шестнадцать лет. И самое поразительное — фамилия его Салов! Вот он и есть самый законный наследник Сергея Сальникова.
Вячеслав Иванович выбрал время и вышел в зал поговорить с метром Сергеем Ираклиевичем: тот считался высшим шахматным авторитетом не только что здесь, в «Пальмире», но чуть ли не во всем управлении. Ну и знает всех на свете, «весь Ленинград», как любит сам повторять. Ради появления в зале Вячеслав Иванович снял халат и колпак, накинул пиджак, — иначе начнутся пьяные приветствия: «Эй, шеф! Присядьте, за ваше здоровье!» Вячеслав Иванович не любил клиентов с купеческими замашками.
Сергей Ираклиевич стоял около буфета и обозревал зал, как поле битвы. Оркестранты, к счастью, отдыхали: в сегодняшнем настроении их грохот был бы особенно неприятен Вячеславу Ивановичу. Буфетчик Арсений, любивший, чтобы его называли коротко на английский манер Арсом, перегнувшись через стойку, что-то подобострастно говорил метру. Вячеслав Иванович без стеснения прервал Арса:
— Серж, тут к тебе вопрос не по службе, а как к нашему Капабланке.
Метр и правда похож на постаревшего, оплывшего Капабланку — когда-то был красавцем, рассказывала тетя Женя.
Сергей Ираклиевич выслушал со снисходительным видом, но Вячеслав Иванович не обижался: знал, что на работе у метра всегда такой вид, словно он надевает снисходительную маску вместе с фраком.
— Да-да, этот Салов неплохой мальчик. Время покажет, сам-то я во всех этих вундеров и киндеров не
очень верю. Но неплохой мальчик. Тебе надо к его тренеру; к Вене Кондрашову. Сейчас я тебя научу. Сейчас
он, не знаю, то ли в отъезде… Или ушел в подполье. Он у нас бывает, но как неправильная звезда: заранее
не вычислишь. У меня где-то его телефон…
Сергей Ираклиевич достал из фрака свою знаменитую записную книжку — ту самую, в которой весь Ленинград. Между прочим, Вячеслав Иванович удивился, что во фраке, как в обычной нормальной одежде, есть карман, — как-то раньше не замечал.
— Ага, вот. Пиши.
— Как его полностью?
— Веню? Откуда я знаю. Вениамин, надо думать.
— А отчество? Не могу же я к незнакомому без отчества.
— Понятия не имею. Скажи, что от меня.
Если бы Вячеславу Ивановичу нужно было какое-то отолжение от Кондрашова, он бы еще усомнился, звонить ли, не зная отчества, но ведь он сам собирался желать Кондрашову ценный подарок — новинку в дебюте, ни больше ни меньше! — а потому можно было обращаться непринужденно.