Но и сам же Борбосыч начинал когда-то. Интересно, он колебался, перед тем как первый раз вступить в дело? Трудно его представить колеблющимся…
Вячеслав Иванович забыл на время, как, читая дневник матери, представлял мародера, которому мать отдала обручальные кольца, в виде Борбосыча. Забыл — и вдруг разом вспомнил! И разозлился на себя: ведь шел с ним до дому, разговаривал — хотя и сухо, хотя почти против воли, но разговаривал! Конечно, Борбосыч— не тот блокадный мародер, но порода та же.
Только вот был бы сейчас жив сам Вячеслав Иванович, если бы не два кило риса, два кило сахара и буханка белого хлеба, полученные в самом страшном декабре за обручальные кольца? Все перепутано в мире.
Вот и Зинаида Осиповна, справку о которой он закажет завтра с утра: Зинаида Осиповна, которую он заранее презирает, — никуда не деться от того, что она растила сестру, а может, и вырастила. Да, все перепутано.
И не мог осудить Вячеслав Иванович ее мужа, устроившегося на шоколадный завод. Естественно, что и сам подкреплялся, и жену поддерживал. Это естественно. И если бы они чуть-чуть помогли тогда Сальниковым, навсегда бы остались любимыми дядей и тетей. Ну, не помогли, ну, у самих было мало — и это естественно. Неестественное начинается, когда жрала шоколад на глазах у полуживых племянников…
Короткий миг внутренней примиренности с Зинаидой Осиповной прошел. Вячеслав Иванович укрепился в презрении и ненависти к ней. С тем и пошел с утра в справочное.
Да какая к черту справедливость! Оказалось, жива шоколадница до сих пор и здравствует. Ни от голода не умерла, ни от обжорства. Живет себе в конце улицы Чайковского, гуляет, небось, там по соседству в Таврическом саду.
Конечно, и мысли не было, чтобы идти с тортом! С пустыми руками, только с пустыми! Поколебавшись, не взял и Эрика, ведь предстоит поход как бы на неприятельскую территорию, так не подумала бы вздорная старуха, что он боится и привел пса как телохранителя! Зато постарался одеться: вельветовые брюки, замшевый пиджак (все добыто в служебной раздевалке— ну прямо не жизнь, а сервис!) — чтобы сразу видели, что он ни в чем не нуждается, ничего ему от родственников не нужно.
Ну и пошел наконец. Рассчитал так, чтобы прийти к семи: и больше всего шансов застать дома, и культурное время для визита. Узнал он заодно и телефон, но невозможно же объяснять по телефону, кто он и что ему нужно! Нет, нужно идти лично. Как это у какого-то князя? «Иду на вы!» (Странный вообще-то факт: предупреждать врага, чтобы тот приготовился. Звучит героически, а на самом деле глупость.)
На двери квартиры в беспорядке торчало несколько кнопок, — ага, шоколадница живет в коммуналке, ну, так ей и надо! Вячеслав Иванович нашел звонок с ее фамилией — простая бумажка под стеклом, да еще криво надписана — и длинно позвонил.
Он ждал старческого шарканья, но приблизились легкие молодые шаги, дверь открылась… и уже после этого молодой, чуть хрипловатый голос (курит, пороть некому!) спросил:
— Ой, то есть, кто там? Нельзя же открывать не спрашивая, ведь правда?
Вячеслав Иванович стоял, настроенный на враждебный разговор, и вдруг это «ой… то есть… ведь правда?». Такое же ощущение, как если бы прыгал с трехметрового обрыва — и встретил землю в полуметре.
Он рассмеялся довольно нервно и сказал:
— Ведь правда, нельзя. Закройте и спросите.
Теперь она рассмеялась — но искренне и открыто.
— Ладно, грабьте, чтоб другой раз варежку не разевала.
Лампочка освещала ее со спины, свет пробивался сквозь ее русые волосы, отчего голова словно была окружена нимбом. Конечно, это не сестра. И Вячеслав Иванович вдруг почему-то порадовался, что не сестра.
— Як Зинаиде Осиповне.
— Ах, к бабушке… — И разочарованно: — Нет, почему, если вдруг гость, то к бабушке?.. Нет, не подумайте, это я подумала, что вы от папы.
— Я бы с удовольствием, но я не знаю вашего папу.
— А я подумала, что знаете. Вы похожи на переодетого летчика.
Вот так: готовился к скандалу, а нарвался на комплимент.
— Я переодетый, но не летчик.
Внучка Зинаиды Осиповны вздохнула и посторонилась.
— Заходите к бабушке.
Давая дорогу, она повернулась боком — и свет из прихожей резко обрисовал ее большой живот. Малоопытный в таких делах Вячеслав Иванович решил, что она примерно месяце на седьмом.