Он предложил ей тарелку, но она лишь покачала головой. Тогда он отправил в рот несколько начос.
— Я не удивлен, что светский разговор раздражает тебя, — сказал он.
— Это почему?
— Тебе слишком многое пришлось пережить.
Она нахмурилась.
— Что конкретно Бэлла рассказывала тебе обо мне?
— Немного.
— Тогда откуда ты знаешь, что мне довелось испытать в жизни?
— Это видно по твоим глазам.
О черт. Он еще и умен. Полный набор.
— Но я не хочу прерывать тебя. — Очередная порция начос пропала у него во рту. — Меня не волнует твое раздражение. Я хочу знать, почему тебя заинтересовала эта работа, и ты мне об этом расскажешь.
— Ты такой самонадеянный.
— Сюрприз, сюрприз. — Он натянуто улыбнулся. — А уходишь от ответов. Почему ты пошла на эту работу?
Ответом была борьба ее матери с мышечной дистрофией.[54] Она видела, через что ей пришлось пройти в попытках помочь людям преодолеть ограничения, связанные с болезнью. Это и стало причиной. А может быть, таким образом она пыталась заглушить чувство вины за то, что она была здорова.
Но вскоре для чувства вины уже не было причин.
Забавно, но первой ее реакцией на поставленный диагноз была мысль о том, что это несправедливо. Она наблюдала за болезнью матери и сочувствовала ее мучениям. Так почему же вселенной понадобилось, чтобы она сама пережила всю ту боль, которой была свидетелем? Именно тогда она поняла, что не существует никакого ограниченного количества несчастий, выпадающих на долю одного человека, никаких видимых границ, достигнув которых ты мог бы избавиться от страданий.
— Я всегда хотела заниматься подобной работой, — уклончиво ответила она.
— Тогда почему ты бросила ее?
— Моя жизнь изменилась.
К счастью, он не стал настаивать на подробностях.
— Тебе нравилось работать с умственно отсталыми детьми?
— Они не были… Они не были умственно отсталыми.
— Прости, — он явно сожалел о своих словах.
Искренность, прозвучавшая в его голосе, подтолкнула ее к ответной откровенности лучше, чем это могли бы сделать комплементы или улыбки.
— Они просто другие. Они познают мир иным способом. Быть среднестатистическим, нормальным человеком — не единственный путь существования. — Она остановилась, заметив, что он закрыл глаза. — Тебе скучно?
Его веки медленно поднялись.
— Мне просто нравится слышать твой голос.
У Мэри перехватило дыхание. Его глаза были неоновыми, светящимися, переливающимися.
Это должны быть контактные линзы, подумала она. У людей просто не бывает глаз столь пронзительного цвета.
— Отличие от других людей тебя не очень беспокоит, так? — Прошептал он.
— Нет.
— Это хорошо.
Она вдруг поняла, что почему-то улыбается ему.
— Я был прав, — прошептал он.
— Насчет чего?
— Ты прекрасна, когда улыбаешься.
Мэри отвела взгляд.
— В чем дело?
— Пожалуйста, давай без попыток очаровать меня. Лучше уж светский разговор.
— О, я не из тех, у кого есть шарм. Я всегда говорю только правду. Спроси моих братьев. Моя честность часто приводит к неловким ситуациям.
Есть еще такие, как он? Боже, это, наверное, семья как с рождественской открытки.
— Сколько у тебя братьев?
— Пять. Теперь. Мы потеряли одного. — Он сделал глубокий глоток воды, прикрывая стаканом лицо, словно не хотел, чтобы она видела его глаза.
— Я сожалею, — тихо сказала она.
— Спасибо. Никак не могу смириться. И мне чертовски его не хватает.
Подошла официантка с большим подносом. Когда тарелки были расставлены вокруг него, и салат Мэри тоже оказался на столе, официантка задержалась у их столика до тех пор, пока не услышала многозначительное «спасибо» от Хела.
Сначала он принялся за Альфредо. Погрузив вилку в клубок феттуччине,[55] он покрутил ее, чтобы зацепить достаточное количество макарон, и отправил их в рот. Осторожно прожевав, он добавил щепотку соли. Потом он перешел к стейку, поперчив его. Затем взял чизбургер, почти поднес его ко рту, но, нахмурившись, снова опустил на тарелку. Ножом и вилкой отрезал себе кусочек.
Он ел изящно как настоящий джентльмен.
Неожиданно он взглянул на нее.
— Что?
— Извини, я, э-э-э… — Она поковырялась в своем салате, а потом снова начал наблюдать, как он поглощает пищу.
— Если ты продолжишь глазеть на меня, я начну краснеть, — чуть растягивая слова, произнес он.